Пауза.
— О’кей.
— Встречаемся около императорского дворца — у ворот Вадакурамон, напротив Токийского вокзала. Приезжай прямо сейчас, я буду ждать у входа. Иди ко мне со стороны вокзала, чтобы я видел, что ты один.
— Я буду через десять минут.
Я отключился.
Потом поймал такси на Хибия-дори, которая пересекает бульвар, ведущий от Токийского вокзала к императорскому дворцу. Сев в машину, попросил водителя подождать, объяснив, что хочу дождаться друга, который должен вот-вот появиться. Тот включил счетчик, и мы стали ожидать в тишине.
Десятью минутами позже я увидел Канезаки, приближающегося так, как я и просил. Он оглядывался по сторонам, но не заметил меня в такси.
Я постучал по стеклу.
— Канезаки, — позвал я, когда он проходил мимо. Он застыл и увидел меня. — Садись.
Водитель открыл автоматическую дверь. Канезаки заколебался — такси явно стояло совсем не в «общественном» месте, на которое он надеялся. Но он преодолел страх и проскользнул на заднее сиденье. Дверь закрылась, и мы поехали.
Я попросил водителя везти нас в направлении Акихабары — электронной Мекки Токио. Я посматривал назад, но так и не заметил ничего необычного. Никто не преследовал нас. Похоже, Канезаки был один.
Я обыскал его. Кроме сотового, ключей и нового бумажника, у него ничего не было. Детектор Гарри продолжал молчать.
Я попросил водителя ехать по боковым улицам, чтобы снизить шансы тех, кто мог нас преследовать. Мы вышли недалеко от станции Очаномизу и оттуда продолжили путешествие — то поездом, то пешком, чтобы убедиться, что мы одни.
Конечной точкой нашего маршрута была Оцука, последняя станция линии Яманоте. Оцука — это вроде жилого района, хотя и довольно старого, но с обилием массажных салонов и отелей любви. Не касаясь местных, которые и жили здесь, и работали, обслуживание предлагалось в первую очередь немолодым людям, приходившим сюда в поисках недорогих сексуальных утех. Европейцы здесь редкость. Появись здесь оперативная команда, состоящая исключительно из белых сотрудников ЦРУ, это сразу же привлечет внимание.
Мы поднялись по лестнице на второй этаж ресторана «Ройял хост» напротив станции. Вошли, и я огляделся по сторонам. В основном здесь были семьи, проводящие вечер вне дома. Пара устало выглядящих «сарариманов», избегающих семейного ужина.
Мы сели в углу, что обеспечивало мне прекрасный вид на улицу внизу. Я посмотрел на Канезаки:
— Продолжай.
Он потер ладони и оглянулся по сторонам.
— О Боже, если меня застукают…
— Хватит драматизма, — прервал его я. — Просто скажи, что тебе нужно.
— Я не хочу, чтобы вы думали, будто я имею отношение к тому, что произошло с вашим другом, — сказал он. — Я предложил бы нам объединить усилия.
— Я слушаю.
— О’кей. Для начала я думаю… я думаю, что меня подставляют.
— Какое это имеет отношение к моему другу?
— Просто дайте мне начать сначала, и вы поймете, ладно?
Я кивнул:
— Давай.
Он облизнул губы.
— Вы помните программу, о которой я вам рассказал? «Сумерки»?
Подошла официантка, и я почувствовал, что умираю с голоду. Не заглядывая в меню, заказал ростбиф «сандоичи» и суп дня. Канезаки попросил кофе.
— Помню, — подтвердил я.
— Видите ли, формально программа свернута шесть месяцев назад.
— И?..
— Но она все еще продолжает действовать, и я все еще занимаюсь ею, хотя финансирование сократилось. Почему никто ничего не говорит мне? И откуда поступают деньги?
— Подожди минутку, — прервал его я. — Помедленнее. Как тебе удалось это выяснить?
— Несколько дней назад мой босс, начальник Станции, сказал, что хочет увидеть все расписки, которые я получил от источников программы.
— Биддл?
Канезаки уставился на меня:
— Да. Вы его знаете?
— Я слышал о нем. Расскажи мне о расписках.
— Такова политика Конторы. Когда мы распределяем средства, источник должен дать расписку. Без таких расписок можно было бы легко утаить часть денег.
— И вы заставляли этих людей… давать расписки за полученные деньги? — недоверчиво спросил я.
— Такова наша политика, — повторил он.
— И они охотно это делали?
Он сделал неопределенный жест:
— Не всегда и не сразу. Мы умеем делать так, что источник чувствует себя комфортно, давая расписку. В первый раз об этом даже не заводишь речь. Во второй раз говоришь, что это новая политика правительства США, цель которой обеспечить, чтобы все, кому предназначены средства, получали их в полном объеме. Если он продолжает артачиться, говоришь ему: ладно, мы не бросим его на произвол судьбы и посмотрим, что можно для него сделать. К пятому разу он подсаживается на деньги, и ты говоришь, что начальство сделало тебе выговор за то, что ты не предъявляешь расписки, и обещало прекратить выдавать деньги, если не оформишь бумаги как положено. Ты протягиваешь парню бумажку и просишь просто что-то нацарапать. Первая расписка будет написана неразборчиво. Остальные читаются легче.
Удивительно, подумал я.
— Ладно. Биддл требует расписки.
— Совершенно верно. Ну, я ему их отдал, но что-то показалось мне странным.
— Что?
Канезаки почесал в затылке.
— Когда программа начиналась, мне сказали, что я буду хранить все расписки в своем сейфе. Меня встревожило, что шеф вдруг потребовал их, хотя и заявил, что это просто рутинная проверка. Поэтому я порасспросил кое-кого в Лэнгли, не в лоб, конечно. И узнал, что в программе с таким уровнем секретности никто не имеет права затребовать документацию, если только перед этим генеральному инспектору ЦРУ не был подан официальный рапорт по обвинению конкретного офицера в нечестности.
— А откуда тебе известно, что этого не было?
Он покраснел.
— Во-первых, потому что для этого нет причин. Я не совершил ничего подобного. Во-вторых, если бы официальный рапорт все же был подан, по протоколу мне его должен был объявить шеф в присутствии адвокатов. Растрата — серьезное обвинение.
— Очень хорошо. Ты отдал Биддлу расписки, но почувствовал, что здесь что-то не так.
— Да. Поэтому я начал просматривать радиограммы по программе «Сумерки». Радиограммы нумеруются последовательно, и я заметил, что одной не хватает. Я бы ни за что не обнаружил этого, если бы не сообразил проверить номера по порядку. Обычно на такое не обращаешь внимания, потому что никто не просматривает папки по номерам радиограмм, слишком много мороки, и все же, как правило, номер в общем-то не так уж важен. Я позвонил знакомой в отдел Восточной Азии в Лэнгли и попросил ее прочитать мне радиограмму по телефону. В ней говорилось, что операция «Сумерки» прекращается и должна быть немедленно приостановлена, поскольку средства, отпущенные на нее, будут использованы на другие цели.
