– Ладно! Я ухожу! Но это будет на твоей совести. Если ты хоть немного понимаешь, что это такое, совесть…
Андрей собирался как в бой, как тогда, на задания, – сосредоточенно и спокойно.
– Когда ты собрался сумки свои забрать?
– Завтра… – буркнул и ушел…
А потом, уже в ресторане, забившись в раздевалке официантов в самый дальний уголок, он думал:
«…Господи! Что, что же это такое? Ведь ты же видишь, господи! За что, за что так больно?! Неужели ты обрекаешь меня на такое одиночество? Один – ни друзей, ни родственников, ни семьи. Никого рядом! Никого! Пустыня! Я знаю, что грешен перед тобой, господи, но не наказывай меня таким одиночеством!..»
Андрей вытащил из кобуры свой «CZ» и заглянул в ствол… И увидел там вечность… В эту вечность нужно было только шагнуть, переступив порог на срезе ствола…
«…Не нужен никому, значит, и себе!..» – вдруг созрело решение, и стало легче. Да, это было решение. Хоть и грех великий… Но в традициях русского офицерства было стреляться, когда задета честь и сделать ничего невозможно. Да, господа офицеры стрелялись… Мысли больше не метались, выстроившись в стройный ряд, – Андрей принял решение, и голова стала абсолютно холодной. Он взял лист бумаги и стал писать:
«Линочка! Прости, но поступить иначе я просто не смог. Наверное, ты права, и я не умею жить. Но, если честно, то и не хочу жить так. Может быть, ты поймешь то, что я хотел сказать, когда прочтешь это письмо. Уже много лет я не могу понять, почему люди живут точно в волчьей стае. Без совести и чести, нападая на своего близкого, и готовые разорвать на куски за жалкий кусок мяса. Я не могу этого понять. И для меня не нашлось места в этой стае. Я пес! Понимаешь? Старый, покалеченный войнами и обученный воевать, но пес! Надеюсь, что когда-то был не самой плохой породы. Но я никогда не стану шелудивой дворнягой! А в вашей стае меня просто сожрут, рано или поздно. Но просто так я не дамся – не научен отступать. Я не хочу никому сделать больно, просто устал показывать клыки. Понимаешь? Жить с вами и по вашим законам я не хочу, а сам, в одиночестве, не могу. Поэтому лучше так. Прости! Семьи не получилось, и, может, это к лучшему. Хочу пожелать тебе никогда не испытать настоящего одиночества, когда вокруг тебя пустыня, – это страшно!
Будь счастлива!
Целую.
Андрей».
«…Все! Теперь все. Ну что ж, тридцать три – это самый хороший возраст. Не я один ушел в этом возрасте. А родители, надеюсь, простят…»
Он передернул затвор пистолета, досылая патрон в патронник, и выщелкнул обойму из рукоятки. Андрей опасался, что кто-то, схватив пистолет, по незнанию может пораниться – автоматика работала так, что после выстрела пистолет перезаряжался. Он обдумал все…
«…Ну что, Андрей свет Алексеевич, Филин, ты столько лет стрелял во врагов и не боялся? Ну а теперь – ты сам свой враг! И этого врага нужно убить. Это не страшно! Только не в голову – пусть хоть после смерти не быть уродом. А если в сердце, то как будто уснул. Ну, давай, братишка, пошли в вечность! Поехали!..»
Он поцеловал простенький деревянный крестик, подаренный ему каким-то монахом в Иерусалиме, в Храме Гроба Господня, посмотрел в последний раз на письмо, зажатое в левой ладони, приставил к груди пистолет и нажал на курок…
Выстрел грянул мощно, словно сломалось огромное полено. Тело выгнулось на миг дугой и опало…
«…Навылет. – Андрей смотрел на дымящуюся дыру в белой форменной рубашке и… – Все? Наверное, все, боли-то нет, а раньше всегда была боль…»
Он поднялся с дивана и, покачиваясь, вышел из раздевалки в коридорчик, соединяющий кухню с залом ресторана. Посмотрел в округлившиеся глаза поварихи, и все… Он еще успел понять, что падает на бетонный пол… А дальше…
Ах, какая это была красивая музыка! Она заполняла собой все пространство. И еще эта музыка была цветная. Да, именно цветная! И такое умиротворение, что и мечтать невозможно о похожем. Яркие краски, убаюкивающая цветная музыка и покой…
А потом было возвращение, операции и лицо Лины около кровати:
– Зачем ты это сделал, Андрюша?
– Я же тебе говорил, что не бомж и скитаться не буду, а еще просил не доводить до греха. А ты не поверила! Почему вы никогда ничему не верите? – Говорить мешали кислородные трубки, но Андрей все равно не хотел казаться слабым…
«…Именно так все и было. Не хотел, чтобы смеялись и тыкали пальцем в спину. Честь дороже… И вот ведь выжил. Пуля прошла в семи миллиметрах от сердца и вышла из спины. Господь отвел руку! Спасибо тебе, господи! Ты решил, это еще не мое время, что нужно еще пожить. Это твое решение, господи! Только вот знать бы, для чего? Может, для того, чтобы родить и вырастить своего Максима? Как же я благодарен тебе, боже, за сына!!! Спасибо тысячу раз!!!
А может, еще и для того, чтобы написать эту книгу? Книгу о войне и жизни…
Кто знает, господи? Неисповедимы пути твои и промысел…
Христос воскресе!!! Воистину воскресе!!!»
8 июля 1992 г.День рождения
Андрей наконец-то вернулся к жизни, к своей былой форме и более или менее восстановил душевное равновесие. Правда, в семье не ладилось. Ссоры случались довольно часто, и он страдал от того, что свидетелем частых его с Аней разладов была полуторагодовалая Машенька. Что-то было не так, и Андрей это чувствовал. Отъезды жены в Никополь к родителям стали обычным явлением в их семье. В этот раз поводом было нежелание мешать в подготовке к институтской сессии…
Экзамены прошли как-то незаметно, походя, и пришло лето. Ехать в захолустный городишко к жене не хотелось. И потом, вечные поучительно-наставительные речи тестя и тещи, «хлопавшей крыльями» над Аней, словно квочка над цыпленком, вызывали у Андрея стойкое раздражение. Не любил он ни «маменькиных сынков», ни «маменькиных дочек». Летний отпуск был бы испорчен. Правда, он честно звонил каждый вечер и подолгу разговаривал с женой…
Скука. Андреем овладела скука серо-буро-малинового цвета. Он пытался развлечь себя работой и вкалывал от зари до зари на кладбище, шлифуя мраморные плиты. Но скука не уходила.
В один из вечеров, когда он тупо пялился в телевизор, вытянув дрожавшие после работы со шлифовальной машинкой натруженные руки, Андрей вдруг вспомнил: «День рождения! Точно! Завтра же восьмое июля. Синичке исполняется двадцать лет. Надо бы поздравить, юбилей как-никак. Вот и развеюсь немного, а то совсем скис».
Где и как Танюша будет отмечать свой юбилей, Андрей, конечно же, не знал, звонить не хотел, желая устроить сюрприз, а потому решил прийти к ней домой вечером, часам к девяти.
В установленное самому себе время Андрей позвонил в дверь.
На пороге появилась Таня. Она по-настоящему расцвела за эти два года и стала действительно красивой женщиной. И еще это платье. Вечернее, длинное до щиколоток, с глубочайшим, откровеннейшим декольте и высокими, чуть ли не до талии, разрезами, открывавшими красивые ноги. Таня смотрелась в этом платье рубинового цвета, как настоящая секс-бомба!
