Катрин, и сердце его постепенно смягчалось. По правде говоря, он предпочел бы иметь дело с пантерой, вроде Сюзанны, или с такой львицей, как Маргарита. Он уже в полной мере оценил свою противницу, и, чем лучше он понимал, с кем имеет дело, тем мягче становился взгляд короля, и тем больше расслаблялся его мощный мозг. Генрих сидел в кожаном с позолотой кресле. Рядом с ним уже успел пристроиться капеллан. Король приподнялся и жестом предложил Катрин подойти и присесть в стоявшее рядом кресло. Одновременно он взглядом, полным какой-то кошачьей истомы, приказал капеллану покинуть помещение. Катрин словно не заметила его приглашения и продолжала стоять.
– Садитесь, мадам, – произнес король. – Женщины такого происхождения созданы для того, чтобы сидеть в присутствии королей.
Катрин была готова к тому, что он зарычит, а он произнес эти слова так мягко, что его голос даже показался ей приятным. Она подчинилась, села и опустила глаза. Наступило молчание. Выждав какое-то время, Генрих произнес:
– Что вы хотели мне сказать?
– Ваше величество, меня хотят увезти во Фландрию, – ответила Катрин, – а я не могу с этим согласиться.
– Почему? – спросил Генрих, глядя на нее в упор.
– Я замужем, ваше величество, и принадлежу моему мужу в горе и в радости.
Генрих сокрушенно покачал головой.
– Напрасное благородство, – пробормотал он. – Тот, кого вы называете своим мужем, вор, и вы не можете его так называть. В случае необходимости папская курия расторгнет этот брак, основанный на самозванстве, жертвой которого вы не должны оставаться.
– Никогда! – с чувством воскликнула Катрин. – Никогда я не соглашусь на развод!
– Вы настолько безразличны к своей чести и так не уважаете ваш род? – спокойно произнес король. – Я в это не верю.
– Я не считаю, что этот брак обесчестил меня, – ответила Катрин. Ей хотелось сказать больше, назвать Ричарда герцогом Йоркским и королем Англии, но она решила, что может скомпрометировать мужа в глазах его соперника.
Генрих решил, что она щадит его самолюбие и поэтому подбирает слова. И он с настойчивостью в голосе произнес:
– Вы совершаете ошибку. Вступить в неравный брак по неведению – это большое несчастье. Но если упорствовать в своей ошибке, то это уже будет расцениваться, как преступление.
После таких слов ей стало ясно, что говорить придется начистоту. Катрин опустила голову, молитвенно сложила руки, и из ее глаз полились слезы, которые могли бы растопить мрамор.
– Ваше величество, – сказала она, – ваша мудрость велика. Вы читаете в моем сердце, словно это открытая книга. Вы сами знаете, кем я себя считаю. Если я ошибаюсь, пожалейте меня, но, если, на ваш взгляд, я совершаю преступление, причина которого для меня священна, не наказывайте меня.
– Вас!.. О, нет! – сказал король. – Только не вас!
– Но наказываете вы именно меня, – прошептала Катрин.
– Возможно ли это? – воскликнул Генрих, искусно сыграв удивление. – Вы любите этого?..
Он запнулся. Катрин даже покраснела от гордости.
– …этого Перкена Уорбека? – закончил фразу король.
– Не Уорбека я люблю, ваше величество, – заявила смелая девушка. – Вы вынуждаете меня возвращаться к этому вопросу. Но я не хочу его обсуждать, потому что уверена, что мой благородный супруг осудил бы меня за это.
Генрих поднялся и принялся тяжело мерить шагами зал. Он опустил голову и сложил руки за спиной, всем своим видом показывая, что либо пытается подавить гнев, либо его терзают тяжелые мысли.
– Надо раскрыть ей глаза, – пробормотал он вроде бы сам себе, но достаточно громко, чтобы его было слышно. – Если не я, то кто осмелится это сделать?
После этого он обратился к удивленной Катрин:
– Поверьте моей седой бороде. Я смотрю на вас, такую молодую, такую красивую, и чувствую, что начинаю относиться к вам, как к любимой дочери. Поверьте мне и уезжайте во Фландрию. Я не заинтересован в том, чтобы давать вам такой совет. Но поверьте мне и уезжайте.
– А… принц… что будет с ним?
Упоминание титула не вызвало у Генриха никакого раздражения. На его лице промелькнула тень улыбки, которая тут же исчезла.
– Забудьте этого человека, – сказал он, – если вы хотите, чтобы и мы его забыли, чтобы его забыли мои дворяне, мои солдаты, мой палач. Забудьте его, леди Катрин Гордон.
Она с трудом сдержала крик. Король приблизился к ней и с чувством сказал:
– Потому что этот человек самозванец и мошенник. Его преступления доказаны, сообщники покинули его, отринули и передали в руки моего правосудия, которое действует слишком медленно. Скоро я предъявлю доказательства европейским странам, и они потребуют, чтобы я объяснил, почему преступление остается безнаказанным.
– Те, кто его предал, – воскликнула Катрин, – это подлецы. Они ничего не знают о нем!
Генрих ничего не сказал в ответ. Он, молча, выдвинул ящик из инкрустированного слоновой костью секретера из эбенового дерева, стоявшего рядом с его письменным столом. Из ящика он достал письмо герцогини Бургундской и вручил его Катрин. Она прочитала, глаза ее закатились, лицо побледнело, словно смерть махнула над ней своим крылом. Пальцы девушки разжались, и письмо выпало из рук.
Генрих подхватил письмо и одновременно прикоснулся к ледяной руке Катрин.
– Теперь вы понимаете, почему вы вправе порвать с этим человеком. Судьба его предопределена, и дочь благородного графа Хантли не может разделить ее.
– Милорд! Милорд! – прошептала несчастная женщина и, не совладав с обрушившейся на нее болью, упала к ногам короля. – Спасите его!.. сохраните ему жизнь!.. Милорд, прошу вас именем вашей матери, не проливайте кровь того, кого я назвала своим супругом!
Катрин ясно поняла, что письмо герцогини равнозначно смертному приговору Ричарду. Она поняла, что пришло время, когда необходимо унизиться перед победителем.
– Я тоже страдаю, – сказал Генрих, – оттого, что придется отправить на эшафот человека, преступника, которому была оказана честь вступить в брак с вами. Но как я могу уклониться от выполнения своей обязанности? Что скажет Англия? Будьте со мной честны, леди Катрин, поставьте себя на место королевы. Если бы вы были моей женой или дочерью, разве вы просили бы меня, чтобы я пощадил этого человека? Только что вы назвали себя герцогиней Йоркской. Значит, его вы считаете Ричардом, сыном Эдуарда, королем Англии! Если сегодня я пощажу его, то завтра все скажут: «Он и есть король!»
– Милорд, я не герцогиня Йоркская! Я несчастная женщина, и я умоляю вас, как христианина, как могущественного, единственного короля, единственного владыку, умоляю вас простить ваших врагов. Вы видите, я склоняю голову и признаю свои ошибки. Если захотите, я признаюсь в этом публично. Милорд, я готова просить об этой милости, стоя босой на ступенях Виндзора с веревкой на
