когда я налила кисель в ботинки воспитательницы. Уличные. Там такая погода была… Типичный Питер: снег с дождем большими ленивыми плюхами лепил белые кляксы на лица. И маленькой Кире не хотелось ловить глазами и ртом снежных мух. Не пойдет же эта злая женщина (три шлепка по попе, еще бы не злая!) на улицу в обуви для помещения?
Не пошла. Орала. Я, конечно, призналась. Та обостренная благоглупость, чтобы самой за все поступки отвечать, во мне жила еще с пеленок. Простояла в углу до прихода родительницы. И нет, это было не страшное наказание. Страшное мне устроила мать. Она сказала, что не станет читать мне книжку на ночь.
Мне было три с половиной. Книжку — мое ежевечернее окно в сказку — захлопнули перед носом. Положили рядом и сообщили: «Хочешь сказку — читай сама». Мать ушла на кухню, оставив маленькую Киру в гордом одиночестве. Ну, это она так думала. Одиночество Киры Вороновой навсегда закончилось тем вечером. Потому как Кира взяла оставленную книгу, открыла, нашла знакомые картинки, воспроизвела в памяти слова, которые говорила раньше мама. И… соединила.
Родительница той меня вернулась, с ее же показаний, спустя два часа. Узрела дочь с книжкой на коленях. «Давай, горе мое, почитаю», — сжалилась. — «Только ты пообещай так больше не делать». «Не надо, я — сама», — гордо ответила дочь. И с того дня читала сама.
Эти же чудики и вовсе мне дали часть, которую я сама надиктовала моей-нынешней маме. В моем присутствии, под моим зорким оком.
«Ну, тупы-ые», — голосом незабвенного Михаила Задорнова протянула в моей голове Кира Воронова.
Розовым цветом выделено нужное место, которое предполагается сыграть. Наверное, следовало попросить, чтобы мне прочли, а не выделываться.
Я сажусь прямо на пол. Помощничек дергается ко мне, но Ян останавливает его жестом.
В роли девочки-куклы минимум реплик. Куклы — они, как правило, молчаливые… Но девочка, которую я подкорректировала, до становления фарфоровой игрушкой может говорить. Смертельно больная малышка, истощенная, малосильная, но для отца у нее всегда находится слабая улыбка и обращение.
— Дье…
История берет начало во времена давнишние, когда отца звали «дье[1]».
В голосе — радость и искренняя детская привязанность. И попытка скрыть боль. Девочка так хочет если не быть, то хотя бы казаться здоровой. Чтобы отец не тревожился…
Я-прошлая не всегда пребывала в здравии. Мне тоже приходилось улыбаться, чтобы любимый не волновался обо мне.
Эпизод в розовой маркировке отыгран. Однако зрители молчат, а встать и поклониться — это не наш метод.
Я тянусь дрожащей рукой вперед. К воображаемой чаше с лекарством. Еще одной мерзкой горечи, которую надо выпить, будто сладкий мед. Чуть подрагивают губы. Глаза неотрывно глядят вперед, на «отца». Возвращаю «чашу» «отцу»: воздух воздуху. Улыбка, имя которой — нежность.
— Стоп. Снято, — не своим голосом говорит режиссер Ян.
Камер в студии нет. Как и оператора.
Цзя закрывает нижнюю часть лица ладонью.
— У меня мурашки.
— Она читает?
— И все же другая девочка тоже себя проявила. Весьма достойно.
— Посмотрим их обеих? — делает ход конем сценарист. — Вместе?
Меня еще слегка потряхивает, так что разговор больших шишек киностудии проходит фоном. Различаю только голос Цзя — очевидно, женский. Остальные… пусть их.
Но каков ты… затейник, товарищ Ма. Вместе нас посмотреть. Я им тут душу наизнанку вывернула, а им мало? Ладно, заносите сюда вашу звездочку. Будем спускать ее с небес на землю.
Ну, или она мне перья опалит. Но это навряд ли.
[1]爹(кит). [diē] — отец
Прода 04.11.2024
Моя соперница входит с уверенным видом. Правда, на меня косится с подозрением. Мол: а чего это она еще тут? Зачем, ведь у вас есть прекрасная я?
Ладно, надумываю. Мысли я читать не умею, а в физиогномике мои навыки слабоваты. Успела увлечься под конец жизни (прошлой), но только по «верхам» и прошлась. А затем: эпичный морской бой, инсульт, темнота, Мироздание.
— Лин Сюли здесь, — сообщает звездочка очень приятным голоском, как будто лесной ручеек журчит.
Сюли, если я не путаю, а я могу, значит прелестная или изящная. Ко мне такое слово тоже применяли неоднократно.
Называть незнакомцам (или даже знакомцам, но не близким) свое имя в Поднебесной не принято. Но мы-то на актерскую роль претендуем, а имена (или псевдонимы) актеров указывают в титрах.
Великолепная четверка выразительно глядит на меня. Тоже представляться?
— Ли Мэйли здесь.
Имена и фамилии немного созвучны. Сюли реально изящна, что та куколка. Если бы роль требовала только «быть красивой», стоя-сидя в кадре, то она бы ее заполучила без проблем. Но, раз уж моим произволом в пару эпизодов «подвезли» немножко актерской игры, у меня появились определенные шансы.
— Девочки, встаньте недалеко друг от друга, пожалуйста.
Две «куколки» исполняют требование. Кукла по правую руку от меня ярче одета. Возможно, потому что кукла из фарфора будет очень дорого обряжена. Ведь делают ее не абы кому, а богатею, и он не должен быть разочарован простым внешним видом. Может, из тех же побуждений и фифочку так нарядили (но это не точно, одевала-то ее мать-попугай). Я в своем неброском одеянии блекну на фоне.
Значит, надо затмить конкурентку умениями.
Дальше происходит нечто из ряда вон. Режиссер Ян поднимает со стола папку-регистратор с документами и… швыряет ее в сторону. С размаху. Папка делает: «Буф», — ударяется об пол.
— Что за глупость! — орет Ян не своим голосом. — Кто так стоит? Мешок с рисом? Вы куклы! Выпрямиться, руки вдоль тела.
Ну… Ему бы в актеры, а не в режиссеры идти. Сыграл он гнев вполне правдоподобно. Звездочка разок даже дернулась, на самом громком вскрике.
Если что, мне Ян никак не подмигивал и не подавал знаков, что «сейчас что-то будет». Тест честный: полагаю, на стрессоустойчивость. На съемочной площадке может всякое
