Римской империей – политическим центром западного мира – не имели для России значения даже приблизительно близкого по масштабам тому, что касалось ее дел на востоке и юге. Силовая политика России развивалась в другом географическом направлении, и Западная Европа в конце XV в. действительно мало что могла предложить России. В этом смысле даже если бы отношения России и ведущих держав Западной Европы на решающем повороте нашей истории и не определялись церковными разногласиями, они не могли быть союзническими просто в силу удаленности театров, на которых державы решали свои внешнеполитические задачи. Нараставшее с третьей четверти века присутствие в России европейских специалистов, среди которых больше всего было греков и итальянцев, никак не было связано с качеством межгосударственных отношений. Другими словами, поведение Москвы в отношении самой крупной и авторитетной тогда европейской державы было продиктовано свойственным нам прагматическим отношением к внешнеполитическим союзам, учетом исторического опыта и геополитических обстоятельств.
Отметим, что десятью годами позже, в 1497 г., московский боярин Михаил Плещеев, в соответствии с инструкциями, полученными от своего государя «поклон правити стоя и на колени не садиться», отказался исполнить церемониал, принятый для иностранных послов при дворе Османской империи могущественного султана Баязида II (1481–1512) – сына и преемника завоевателя Константинополя Мехмеда II (1432–1481). Гордое поведение посланца Великого московского князя удивило султана, но не стало препятствием для конструктивного завершения дипломатической миссии, по итогам которой русские купцы получили дополнительные права торговли в Крыму, все больше попадавшем под влияние Османской империи. Впоследствии Михаил Плещеев окажется тем, кто принесет в 1500 г. Великому князю Ивану III весть о решительной победе русского войска над польско-литовской армией на реке Ведроши.
Для внешнего наблюдателя были удивительны такая самоуверенная позиция и амбициозная повестка со стороны государя, всего за 9 лет до этого столкнувшегося с самым серьезным вызовом своей державе – вторжением войска хана Ахмата, почти бескровная победа над которым на р. Угре (1480) положила конец даннической зависимости русских земель от Орды. Думается, однако, что было бы поверхностным рассматривать ее в качестве случайного проявления индивидуальных амбиций русского правителя, за несколько десятилетий добившегося колоссальной власти над подданными и только что решившего важнейшую задачу, над которой бились поколения его предков, начиная с Александра Невского. Недавнее падение Византийской империи, конечно, кружило голову перспективами стать единоличным лидером православного мира – все эти субъективные моменты присутствовали. После того как османами был захвачен Константинополь, а Русская земля получила автокефалию своей Церкви, у нашего государства появилась возможность самому оказаться на вершине иерархии «истинной веры».
Историк отмечает, что «созидательная, позитивная „сверхзадача“ Ивана III лежит в основе всей его деятельности. Цель диктует средства»[373]. Однако, как и любой глава государства, Иван III при всем масштабе своей личности был прежде всего воплощением национальной внешнеполитической культуры, сформированной в течение двух с половиной столетий борьбы Великороссии за выживание и единство. Годы его правления – с 1462-го по 1505-й – обозначают временной интервал, в ходе которого эта борьба прошла свою заключительную фазу, а на возникшие в ходе ее привычки были нанесены финальные штрихи. При этом события внутренней и внешней политической жизни, как это было всегда, не просто переплетались – они находились между собой в диалектическом взаимодействии, и «неограниченная власть великого князя, включая и право верховной собственности на землю, распространялась на всю страну; повсюду, в том числе на новоприсоединенных территориях, вводились единые порядки. Но та же вотчинная идея, в другом ее аспекте, служила обоснованием суверенных прав великого князя на внешнеполитической арене»[374]. В сущности, для России внутриполитические факторы во внешней политике всегда играли ту роль, которая в Западной Европе была отведена междинастическим отношениям или власти Римского папы. Что бы московские великие князья ни делали в отношениях с иноземными соседями Русской земли, они соотносили это с требованиями своей внутриполитической программы по объединению или взаимодействию с влиятельным институтом Русской православной церкви.
Поэтому, в числе прочих, представляется оправданной гипотеза А. А. Горского об опосредованном влиянии автокефалии Русской церкви на политику Москвы в отношениях с Золотой Ордой. Известный историк пишет: «Формированию представления о „царском“ характере власти великого князя московского могло поспособствовать и установление тогда же автокефалии Русской церкви. (…) Верховенство в церковных делах считалось прерогативой только одного светского правителя – императора, „царя“. Но царь не может подчиняться другому царю, он должен быть полностью суверенным правителем. Идея о царском достоинстве московского великого князя неизбежно должна была прийти в противоречие с продолжавшимся признанием верховенства Орды»[375]. Изменения во внутрирусском положении главы Церкви при Василии II Темном, таким образом, подталкивали Москву к более решительным действиям на ордынском направлении, венцом которых стали события 1480 года.
Грандиозный завершающий этап строительства единого Русского государства начинается великой междоусобицей внутри московского княжеского дома потомков Дмитрия Донского в 1425–1453 гг. Сами по себе династические противоречия ближайших родственников (молодого Великого князя Василия II и поддержавших его дядьев Андрея, Петра и Константина Васильевичей, с одной стороны, и младшего брата отца князя – Юрия Дмитриевича Звенигородского с его сыновьями Василием Косым и Дмитрием Шемякой, с другой) стали предметом рассмотрения нескольких прекрасных произведений отечественной и зарубежной историографии[376]. В наиболее общих чертах они были следствием уже достаточно уверенного движения Московского княжества и зависимых от него уделов к централизации власти и одновременно солидного масштаба, который держава обрела к концу беспокойной эпохи Великого князя Василия I Дмитриевича в 1425 г.
Александр Пресняков пишет: «К половине XV века сложилась новая национальная формация – великорусская народность», а «основная территориальная база великокняжеской власти – московско-владимирский центр Великороссии – слагается в Московское государство, семейную вотчину великокняжеской семьи»[377]. Собственно говоря, волей исторического процесса этот вопрос – о единоличном контроле Великого князя над основными территориями междуречья Волги и Оки – и был главным предметом междоусобного противоборства двух ветвей великокняжеской династии. Видимо, пройти этот этап и оказаться на новом уровне государственной централизации без решительного выяснения отношений внутри правящего великокняжеского дома было невозможно. Победителем из него при помощи верных ему сподвижников выходит Василий II Темный – единственный в русской истории слепой государь, лишенный в феврале 1446 г. зрения своими двоюродными братьями. Однако любой конкретный государь – только орудие в руках истории, а физическая слепота этого яркого представителя рода Даниловичей только подтверждает то, что его достижения стали результатом естественного хода событий.
Самое важное из них – приобретение полной автокефалии Русской православной церкви – имело как внутриполитическое, так и внешнеполитическое значение. Чуть дальше мы еще вернемся к этому вопросу в контексте формирования общерусской государственной идеологии. Однако уже сейчас нужно обратить внимание на
