полдороге. Неужели?.. Да нет, не может быть! Этот высокий человек, стоящий к ней вполоборота и что-то горячо объясняющий худому сутулому парню… Владимир?! Откуда? И, словно почувствовав ее взгляд, высокий человек обернулся.
— Маруся!
— Володя!
Восклицания вырвались одновременно.
Вольский быстро пробормотал извинения своему собеседнику и, не спуская с Марии глаз, шагнул ей навстречу:
— Ну, здравствуй…
Показалось это или нет — он хотел обнять ее, но словно споткнулся, натолкнувшись на невидимую преграду. А она уже овладела собой и приветливо протянула руку:
— Здравствуй.
Народу прибывало. Стоял гул голосов, все время туда-сюда сновали какие-то люди. Вольский огляделся, потом решительно взял Марию под локоток и отвел к подоконнику. Здесь, в довольно глубоком оконной нише, их никто не потревожит.
— Маруся, какая неожиданность! — Он говорил излишне возбужденно, может быть, от смущения. — Ты здесь! Какими судьбами?
— Такими же, что и ты. Крестьянский съезд — наше прямое дело.
— Но послушай, я страшно рад тебя видеть! Слышал, что тебя освободили… Давно?
— Месяц назад. Собственно, в Петербурге я всего десять дней.
— И как?
— Осматриваюсь потихоньку.
— Знаю я твое «потихоньку»! — засмеялся Вольский. — В самой гуще событий, как и прежде! Ты не меняешься…
Сказал — и осекся: на самом-то деле Маруся очень изменилась. Внешне — ничего прежнего, постарела, подурнела. Вот только разве что глаза… Хотя нет, и глаза стали другими, жесткими. Только в первый момент она посмотрела на него так, как раньше смотрела юная Маруся.
Она все поняла и усмехнулась:
— Одиннадцать лет в Нерчинске красоты не прибавят.
— Ну что ты такое говоришь…
— Ладно, не будем об этом. Скажи лучше, как ты?
Вольский добродушно развел руками:
— Вернулся вот два месяца назад из Швейцарии, как раз вовремя. Марусенька, ведь сбывается наконец все то, за что мы боролись!
Мария едва заметно усмехнулась. Мы боролись! Она — там, в Сибири, на каторге, а он — в Швейцарии и в Германии, во Франции… Все такой же энергичный, живой, красивый. Кажется, годы не оставили на нем отпечатка. Когда он последний раз писал ей, пять лет назад, шесть? Впрочем, и до этого письма были редки.
— Маруся, ты слышишь меня? — словно издалека донесся до нее голос Владимира. Он прервался на полуфразе и недоуменно посмотрел на нее.
— Да? Извини, задумалась. Что ты сказал?
— Я говорю, сейчас самое время провести земельную реформу. Учредительное собрание…
— Да, — перебила она, — да, мы как раз готовим сейчас проект резолюции о Советах крестьянских депутатов. Первое, что необходимо сделать, — немедленно передать землю крестьянам.
Вольский прищурился:
— Постой, постой… Как это — немедленно?
Спиридонова решительно затушила папиросу и с силой сказала:
— Безотлагательно, и чем скорее, тем лучше.
Вольский иронически поднял брови:
— Да? А тебя не смущает незаконность подобной передачи?
Но его ирония на нее нисколько не подействовала.
— Не смущает. Пока вы будете ждать Учредительного собрания, пройдет время весеннего сева. Надо брать всю землю тотчас, устанавливать строжайший порядок через Советы крестьянских депутатов.
Теперь они смотрели друг на друга холодно и оценивающе, словно дуэлянты, встретившиеся у барьера.
— Ты рассуждаешь, как большевики.
— Что же, в данном вопросе мы с ними солидарны.
— Но… — Вольский запнулся. Господи, что же это творится! Они когда-то так любили друг друга, встретились после стольких лет разлуки, и что же — сразу заговорили о политике!
— Что «но»?
— Давай лучше сменим тему. Расскажи мне, как ты. В Тамбов заезжала? Как дома?
Мария сказала словно нехотя:
— Заезжала ненадолго, на два дня.
— Как Александра Яковлевна?
Мария прикурила следующую папиросу:
— Не очень. Все никак не оправится после смерти Коли.
Вольский сочувственно кивнул:
— Мне писали. Жаль, ужасно жаль мальчика… Но что же делать, болезнь не спрашивает. А сестры как?
Мария пожала плечами:
— Нормально.
На самом деле поездка в Тамбов оставила в душе непроходящую горечь. Встреча с сестрами радости не прибавила. Юля выучилась на зубного врача, вышла замуж, добилась приличной практики и совершенно не интересовалась политикой. Люда — вся в муже, доме и детях. Женя, усталая и больная, живет вдвоем с матерью и ухаживает за ней. Бедная мама, похоронив единственного сына, стала совсем старой и дряхлой, часто заговаривается, даже родных с трудом узнает. Вот и Марусю она не сразу узнала… Господи, как это было тяжело!
Мария могла бы сказать, что почувствовала себя дома абсолютно чужой и ненужной, но зачем Вольскому знать это… Она вздохнула и повторила:
— Нормально. А твои как?
Вольский замялся:
— В порядке. После смерти отца Михаил управляет имениями, да и адвокатская практика в Тамбове у него неплохая. От политики отошел совершенно, мы с ним редко видимся. 11 сын у него уже большой, от второго брака. Ты знаешь, Маша давно умерла, он женился во второй раз…
— Так же давно, — Мария не удержалась и добавила: — Вроде бы после Машиной смерти и года не прошло, как он уже стал счастливым новобрачным.
— Ну…
— Да нет, я никого не осуждаю. Ну, а ты как?
— Что я! Живу помаленьку.
Она помолчала, потом сказала внешне непринужденно:
— Я слышала, ты тоже женился?
Вольский досадливо поморщился:
— Ну, в общем, да. Она…
Мария перебила:
— Поздравляю. Я за тебя рада.
Тогда, дома, когда Женя ей осторожно сказала о женитьбе Вольского, Мария даже сама удивилась, насколько спокойно это восприняла.
