естественно, является запрет на употребление крови. Отсюда правила кашрута, запрещающие кровь. Чтобы не соблазнялись. Потом запретили всякое мясо, по вкусу напоминающее человеческое, свинину особенно…
— А ты сравнивал? — заинтересовался Олег. — Хотя да, в этих командировках…
— Кстати, кровавый навет на самом деле не совсем навет, — вступил Липкин. — Некоторые евреи возвращаются к вампиризму. Но их карают свои же. Тайная еврейская организация. Которая с вампирами борется.
— И эта борьба ведется веками, — вклинилась Шаланда. — Тут еще католики при чем. Христиане же причащаются, а истинное причастие — это кровь. Всякие там епископы, тайные ритуалы, вот это вот все… понимаете?
Притихший зал ответил разнородным гулом.
— А в этой самой лаборатории разрабатывали средство против вампиризма, вызывающее аллергию на свежую кровь… — начал было Цыплак.
— Все, все понятно, — перебил Дэвов. — Добро в итоге победит? В смысле — правильные хорошие евреи?
— Если дослушаете, — ответил Цыплак.
— Не, уже не нужно, — Олесь показал всем планшет с цифрами. — Телезрители проголосовали. Шестьдесят два процента считают, что вы с идеей справились.
— Смазанно получилось, — снедовольничала Шаланда. — Я такой сюжет придумала, самой понравилось.
— Все-все-все, проехали, — распорядился Олесь. — Ну что, приступим к настоящей работе?
Стало тихо. Третье задание обычно бывало действительно трудным.
Поднялся Лука. Посмотрел в камеру, потом на присутствующих.
— Огласить задание доверяем Юрию Михайловичу Семитскому! — объявил он и сел.
— Кажется, я знаю, — пробормотал Липкин.
Юрий Михайлович был известной легендой фэндома. Начинал он еще в прошлом тысячелетии как участник клуба любителей фантастики. Потом он создал издательство с не вполне приличным названием ТП, издававшее всякую всячинку. Но настоящая слава пришла к нему с той поры, когда сам Дозоренко — он тогда еще что-то писал — в одном из своих романов прихлопнул персонажа с фамилией то ли Семеницкий, то ли Семесский. Семитский решил, что речь идет о нем, но не обиделся, а взял с Луки обещание убивать его во всех романах. Лука пообещал — и слово свое сдержал. Вслед за ним убивать Семитского начали все кому не лень, самыми изощренными способами. Его сжигали лазерами, варили заживо в кипятке, отдавали на растерзание птеродактилям, извлекали из него мозг, чтобы убить отдельно, делали его бессмертным и убивали многократно, а также засовывали его в прошлое и в будущее, чтобы убить его копьем Батыя или световым мечом Скайуокера. В общем, над ним издевались, как только могли — а слава его росла и росла. В настоящее время он заведовал издательскими делами Дозоренко.
Семитский поднялся, огладил аккуратную бороденку, выдержал паузу.
— Итак, третье задание! — объявил он. — Короткий рассказ. Убийство Семитского. Оригинальным способом. Не имевшим аналогов в русскоязычной литературе. Максимальный объем — сто двадцать слов, не считая предлогов и прочей хрени. Все.
— Епрст, — тихо выдохнул Цыплак. — Это пипец.
— Может, заморозить его? — предложила Шаланда для затравки. — Или запечь в кляре?
— Потоком античастиц хлопнуть, — предложил Липкин.
— Способом, не имеющим аналогов, — напомнил Кандыба. — Слушайте, а он от старости когда-нибудь помирал?
— Убить же, — напомнила Шаланда.
— Так я и говорю! Запихнуть в какую-нибудь капсулу с ускоренным временем, он там всю жизнь проживет… черт, у Дяченко было.
— А если время пустить наоборот? Ну, типа, в младенца и дальше? В сперматозоид его? — предложил Цыплак.
— Зина, запиши, — распорядился Липкин. — Так, в черную дыру бросать не будем, это пошло… А, кстати, двойники? Сделать ему двойника, и пусть они друг друга убивают?
— У Олдей было, — вздохнула Шаланда. — А если переместить его разум в какую-нибудь старушку с неизлечимой онкологией?
— Было у Макса Фрая, — вздохнул Липкин, не любивший Макса Фрая. — А, вот: сделать ему аллергию на воздух. Или на воду. Или… как там у тебя было — на кровь? Вот, на кровь. На собственную.
— Во-первых, чушь, а во-вторых, у Дозоренко в «Митохондрии» было. Хотя там у героя на соль и сахар аллергия. Но все равно не оригинально…
Время шло, участники игры бормотали. Зрители нервничали. Олесь демонстративно пил гранатовый сок из пакета. Семитский ухмылялся.
Внезапно и грозно взвыл чей-то мобильник. Дэвов окрысился: он всегда держал в эфире дисциплину и таких безобразий не допускал.
Когда же он увидел, что мобильник вытащил Марек Липкин, у него и вовсе глаза полезли на лоб. Уж от кого, от кого, но вот от Липкина он такой гадости не ожидал совершенно.
— Але, — сказал Липкин, потом произнес несколько слов на иврите и положил телефон на стол.
— Я готов ответить, — сказал он.
Дэвов, выйдя из поля зрения камер, молча показал ему кулак.
— Сто двадцать слов, чтобы убить Семитского, — начал Марек, — это много.
Шаланда посмотрела на старика с испугом. И было отчего: благообразное лицо Липкина было бледным и решительным. Она никогда не видела его таким.
— Обойдусь двадцатью. Хотя можно было и в десять уложиться. Или вообще в три. Пардоньте, Юрий Михайлович.
Он поднял левую руку, в которой был маленький черный пистолет.
Шаланда успела вспомнить, что Липкин левша.
Грохнуло, и Семитский осел, прижимая руки к груди. Какая-то девушка со зрительских рядов пронзительно завизжала.
* * *
Группа Шмулевича нанесла удар первой.
Собственно, многого и не понадобилось — несколько очередей в потолок и немного побитых стекол. Депутаты Кнессета были разумными людьми и знали, как вести себя в окружении террористов.
Второй удар пришелся по правительственным учреждениям и узлам связи. Собственно, больших усилий не потребовалось — агенты Синьоры Za были везде. Возмущались только арабы и прочие несознательные элементы. С ними расправились по-еврейски: быстро и бескровно.
После захвата телецентра путчисты сделали первое заявление. Как это обыкновенно бывает в таких случаях, оно было коротким и невнятным. Никому не известный человек заявил, что Израиль погряз в коррупции, а его правительство предает идеалы и интересы еврейского народа, поэтому власть временно переходит к «группе патриотически настроенных офицеров». После этого в эфир пустили старую запись одного из выступления Меира Кахане, а потом — какого-то бородатого фанатика со стеклянными глазами, призывающего убивать арабов.
В полночь того же дня наспех сколоченная коалиция арабских стран объявила Израилю войну.
* * *
Шторы были задернуты, но свет все-таки пробивался — как обычно, мутный, пыльный. За окном — но как бы внутри тяжелой ткани — шевелилась какая-то тень: большая, не страшная.
Зина сидела, поджав ноги, в липкинском кресле. Рядом отдыхал Семён Цыплак, все в тех же вишневых туфлях, в которых он был в день переворота.
Сам Марек лежал на любимом диванчике и щелкал пультом, переключая телеканалы.
На экране телевизора маршировали бесконечные колонны израильских штурмовиков в красных рубахах и коричневых штанах. С главной трибуны Третьего Храма
