Париже и не вернулась в Россию после смерти Георгия. В газетах писали об эсеровском мятеже. Мы уехали накануне. Он был жестоко подавлен. Наших товарищей отправили в тюрьму. Кого-то расстреляли. Большевики предали дело революции, они…
Кто-кого предал не занимало Санька ни тогда, ни сейчас. Он смотрел на Еву, на ее округлившиеся блестящие глаза, на вскинутые голые руки, на влажный бутон маленького рта… и не удержался. Накинулся. Сгреб в медвежьи объятья и закрыл рот неумелым поцелуем. Теперь ему было все равно. Она обмякла, не сопротивлялась, не отвечала. Он почувствовал телесный холод и отпустил, отшатнулся.
— Зачем ты пришел… не мучай меня. — Ева подхватила со стола увесистый том Маркса, прижала к груди и ушла в дом, оставив Санька в душевном смятении допивать остывший кофе. Что он тут же и сделал присосавшись губами к фарфоровому носику.
Его не любят, его не хотят и беспардонно гонят. Его мечтам не суждено сбыться ни в том, ни в другом Питере и даже во Франции он лишний. Пусть так. Но он должен ей все рассказать. Сейчас же пока не вернулся Поль.
В доме было светло и прохладно от гулявшего сквозняка. Он нашел ее в спальне. В очаровательной маленькой комнатке с выбеленным дощатым полом и с такими же стенами. Супружеская постель под кисеей балдахина, окно за причудливо задрапированной занавеской, подушечки, коврики, вазоны с цветами будто здесь жила не бывшая террористка, а кукольная фея.
Ева сидела в шелковом кресле утканном букетиками незабудок, обнимая подушку-думку и прикрыв глаза. Ее губы вздрагивали, как у обиженного ребенка. Он все еще желал оказаться на месте подушки, но Ева, заметив, что не одна в комнате, открыла глаза и так взглянула на Саню, что последняя надежда съежилась, превратившись в колючий шар, царапнувший сердце.
Бессмысленно-счастливая жизнь, в которой теперь существовала его возлюбленная или, что другое было причиной ее недовольства, возможно, и сам Саня, напомнивший ей о прошлом, но только Ева недоброжелательная и отчужденная была все так же желанна и недосягаема.
— Я могу остаться. У меня есть вот… — сказал, опускаясь на коврик возле ее ног и вытащил из-под футболки кулон. — Здесь порошок профессора. А ты не веришь.
Ни отвечая, Ева поднялась, достала из ящика туалетного столика жестяную коробку и протянула Саньку. Эту девушку на крышке он сразу узнал, — видел пару часов назад в комнате пансионата. Неужели…
— Открой, — перебила она его мысли.
Так и есть — в коробке флакон и фото.
— Это все, что осталось у меня от прошлой жизни. — Неужели… она хранит их совместное фото. Мысль эта не успела согреть, как тут же сухо и насмешливо Ева добавила: «Это тот кто не дал мне убить царя».
Саня молча смотрел в ее полные ненависти глаза и ему хотелось выть от бессилия.
— Артюхин говорил, что этот газ может спасти мне жизнь. Отправить в другое время. Если бы это было так, то я бы желала оказаться снова в том же месте, но без тебя и тогда уж точно не промахнулась.
— Через сто лет у тебя будут совсем другие желания. Теперь я понимаю, почему мы попали сюда, а не в Крым. — Саня взял из коробки флакон и зажал в кулаке.
— В такие пузырьки профессор паковал золоченые пилюли для царской семьи. Это правда. Я помню. А все остальное — вздор.
— Как знаешь. Но если захочешь навестить себя стотридцатилетнюю езжай… недалеко тут… с крестом на крыше…
— Аббатство?
— Оно. Монахи тебя подобрали. Не сомневаюсь. Спроси у них про старуху в инвалидной коляске. Пообщаетесь насчет смысла жизни, — Санек ухмыльнулся, — а я тут, типа, лишний. Ты хоть детей-то родила, террористка?
Ева молчала.
— А со мной бы родила…
С улицы донесся веселый голос Поля. Выкрикивая что-то по-французский он явно искал, оставленных без присмотра жену и гостя. Ева встрепенулась и унеслась на зов супруга. Последнее, что осталось в памяти Сани была прямая спина. обтянутая полосатым шелком платья, бледная шея под россыпью пушистых локонов и узкая рука с золотистым ободком кольца на безымянном пальце, на мгновение задержавшаяся на наличнике дверей.
Мучительная нежность пронзила сердце.
Да, он мог бы остаться, но зачем. Он подошел к зеркалу. Взглянул на свое отражение и не увидел. Его там не было, как в страшном сне.
В ящике туалетного столика отыскал похожий на скальпель предмет, сковырнул блямбу сургуча, ногтем выбил пробку и вдохнул полной грудью, отчаянно желая вернуться туда, где его ждут в привычном Питере.
Удивительнее всего, что такое место нашлось. Главная гастрономическая точка Санкт-Петербурга — Андреевский рынок приветливо распахнул свои объятия, тем кто проголодался или просто тусил в популярном и модном в этом сезоне месте.
Фудкорт забитый людьми, гомонящий и хлебосольный, не заметил неожиданного появления Санька. Занятые своей едой и разговорами менеджеры и богемные бездельники попивающие фреши и жующие суши даже не вздрогнули, когда рядом с ними за одним столом возник смурной парень. Он оглядел их исподлобья с досадой — быть невидимкой ему бы сейчас не помешало.
Снова в реальном Питере и опять налегке.
Уже который по счету рюкзак теряет хозяина на этот раз, решив остаться в Провансе. Особого сожаления по этому поводу Санек не испытывал. Превратности судьбы в последнее время научили его рассовывать по карманам все ценное. Он радовался, что не поддался искушению скинуть куртку под жарким солнцем лавандового юга. Хотя бы деньги при нем.
Перекусив азиатской лапшой в бульоне — жирной и скользкой, он побродил по рынку в надежде отыскать те ароматы, что век назад щекотали ноздри и разгоняли аппетит, но увы. Теперешние соления, копчения и пряности в пластике и с консервантами аппетита не распаляли, а может он просто был сыт настолько, что не давал шансов озабоченным продавцам заманить его в свои сети.
Дом Пеля, как место силы притягивал по-прежнему, лишая покоя, вытягивая последние силы. Было в этом какое-то наваждение. Саню тянуло туда откуда все началось, может еще и потому, что больше идти было некуда. Если возвратиться к началу, то ни работы, ни дома в реальном Питере. Куда податься в этом городе. Вот в том, в другом он вроде и при деле был… но он тут же одернул себя: дело дрянное, опасное, замешанное на крови и ненависти, хоть и классовой, теперь его совсем не грело. Однако, возвращаться даже в мыслях в другой Питер, чтобы
