на гостя, сдернула пенсне и, пытаясь отыскать щелку нагрудного кармана, рассеянно водила очками по ткани. Наконец нашла, сунула и подняла глаза.
— Это моя жена Ева. Это мой новый русский друг Александр, — старательно артикулируя представил француз гостя. — Вы поболтать. Я поработать.
Весело и беззаботно насвистывая он погнал повозку дальше по каменистой дороге, даже не подозревая, какую бомбу заложил под свою семейную жизнь.
— Здравствуйте, Алекс.
— Ева… Ева… — шептал, объятый одновременно возбуждением и ужасом. — Ева…
Она не была прежней светлой и воздушной Лампушкой. Даже строгая крымская товарищ Ева выглядела иначе. Но он узнал ее, несмотря на тень усталости окутавшей нежное смуглое личико. Высокий чистый лоб, по-прежнему обрамляли завитки непокорных волос, только борозда между бровей стала заметней, ярче. Зато чарующий голос не изменился. И глаза! Огромные, янтарные полыхали ночными кострами. Он не сразу сообразил, да и не думал об этом — ей теперь сорок три, а он так и остался при своих двадцати с копейками.
— Присаживайтесь, Алекс.
Он сел. Она надела пенсне и быстро сняла. Положила на стол, но тут же убрала в нагрудный кармашек платья. Закрыла книгу. Открыла. Суета движений выдавала волнение и пауза затянулась настолько, что в ее неловкую тишину нагло вклинился полосатый шмель. Деловито гудя, завис над столом, опустился на книгу и перебирая мохнатыми лапками пополз по странице. «Карлъ Марксъ. КАПИТАЛЪ. КРИТИКА ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМIИ. Томъ первый. Процесс производства капитала. Москва 1909 год», — успел прочитать Саня, прежде чем, она захлопнула книгу. Шмель улетел. А они остались. И нужно было что-то говорить.
Ее руки, сжатые в кулаки так крепко, что ноготки больших пальцев сделались бело-розовыми, лежали на столе. Предельное напряжение ощущалось во всей фигуре, в струне спины, в застывших глазах. Казалось еще секунда и она сорвется, как стрела из арбалета.
— Так жрать хочется… и пить. Может угостишь гостя? — будничные слова и переход на «ты» вмиг ослабили тетиву. Ева сорвалась с места, убежала в дом, и вскоре они уже пили на террасе кофе с пухлыми круасанами.
Нахваливая хозяйку и ее французские булочки, он выхлебал три чашки, да так расслабился, разомлел, что скинул рюкзак и расстегнул куртку.
— Почему ты не спросишь как я тебя нашел? — поймав ее взгляд, задал вопрос, который наверняка волновал и ее.
— Как? — спросила нехотя, будто сам вопрос ей неприятен и опустила ресницы.
— А я не искал. Просто шел по дороге, а тут твой Поль. Муж значит. Ты давно замужем?
— Скоро десять лет.
— А как ты тут оказалась?
— В восемнадцатом уехала с мужем. Его командировали в дипмиссию.
— С этим?
— Нет. С другим. Ты его знаешь. Георгий.
— Это тот который нас в Крым отправлял и собрания вёл?
— Он.
Неожиданная подробность неприятно резанула Санька. «Гад какой, все же захапал его Лампушку», — пронеслось в мозгу, но тут же отпустило, хотелось знать откуда возник следующий претендент. То, что его отшили в самом начале было обидно, но теперь уже не имело значения кто первый, а кто последний.
— А где он? Развелись?
— Нет. Он умер.
— Давно?
— Он умер когда мы ехали в Париж. В поезде. Внезапно.
— Внезапно… — повторил, вроде оценивая возможно ли это в то время, в том месте. «Небось свои и грохнули. Знаем мы вашего брата-террориста. Проходили», — заметил мимоходом, но внешне остался невозмутим. — А что не вернулась? Другого встретила? Влюбилась?
— Поль хороший. Он добрый, веселый, — разглаживая ладонями складку на сбившейся скатерти, произнесла тихо и неуверенно, словно саму себя уговаривая.
— Понятно…
— Что тебе понятно? Что ты вообще можешь понять? И где ты был все это время?! Прошло двадцать лет! И вдруг я вижу на пороге своего дома человека, который предал наше дело, струсил и исчез без следа!
То, что он исчез без следа там в Крыму спору не было, но с тем, что струсил Саня согласиться не мог.
— А стрелять в царя это ок? Человека убить это нормально? Я под таким не подписывался. Вы меня подставить хотели, — неожиданно прозрел Санек и офигел от собственного прозрения. — Так вот почему вы меня окучивали вдвоем. Товарищи-террористы. Вы значит в Париж, а я на каторгу. Ваще пипец! Правильно Артюхин говорил…
— Артюхин… это тот полоумный старик, вообразивший себя генерал-губернатором Петербурга. Думал я поверю в его россказни о чудесном газе профессора Пеля спасающем жизнь? Не зря его в сумасшедшем доме держали. Зря выпустили.
— Артюхин не сумасшедший. Он как и ты раздвоился.
— Что-о-о? — издевательский тон, озлобил Санька и он с беспощадностью вывалил на нее всю правду.
— То. Если не веришь поезжай в это ваше, как там называется, с крестом на крыше. Там я тебя оставил на поле. Монах наверное подобрал.
— Ты нездоров? Я не понимаю о чем ты? — Ева прижала пальцы к вискам. — Не понимаю…
Саня вдруг догадался, что несет ахинею. Чтобы успокоиться растер лицо ладонями до красноты и несколько раз резко выдохнул.
— Тебя не удивило, что прошло двадцать лет, а я не изменился?
Казалось она впервые обратила внимание на это странное обстоятельство и теперь пристально рассматривала нежданного гостя. Ее бровки слегка играли, ходили вверх-вниз, выдавая мыслительный процесс. Чувствовалась, что Ева только что задумалась над странным фактом. Действительно, товарищ Алекс выглядел так, словно они вчера расстались в Крыму. И ей сделалось неловко от невнимательности и немного от утраченной свежести собственного лица. Она поправила волосы, нащупала золотое пенсне в кармашке.
— Возможно, и я выглядела бы лучше, если бы не десять лет каторжной тюрьмы… — вроде оправдываясь заявила она, надевая пенсне и еще раз всмотрелась в лицо товарища Алекса.
— Так тебя все же упекли за терроризм. Я просил Артюхина предупредить. Не обманул дед.
— За покушения на императора Николая. А тот, кто выдавал себя за градоначальника был доставлен в ЧК в восемнадцатом. К тому времени меня назначили комиссаром в Петрограде. Я его допрашивала, помню. Отдал мне флакон, и утверждал, что внутри невероятный газ профессора. Сказал меня расстреляют в восемнадцатом. А я как видишь жива.
— Это потому, что уехала. А не уехала бы точно грохнули. Я в интернете читал.
— Не знаю где и что ты читал, только знаю одно — я жива потому, что осталась в
