понятия не имею, кто мой отец. И свою маму
я не видел... никогда. – Он морщится, затем трет руками лицо. – Я даже не помню, как она
выглядит.
Я хочу сказать «мне жаль», но это такой банальный ответ. И в то же время
совершенно бессмысленный.
– Я побывал в одиннадцати приютах, – говорит он. – А ты во скольких побывал?
– Только в одном. – Я обвожу пальцем комнату, где мы сидим. – Я попал сюда, когда
мне было семь. И был усыновлен, когда мне было двенадцать.
Он фыркает, как будто его это разочаровывает.
– Везунчик.
Везунчик. Я мог бы снять футболку, и мы могли бы бесконечно спорить о том, насколько мне повезло, но в этом он прав. Я киваю.
– Да, знаю.
Какое-то время он снова молчит. Затем поднимает взгляд.
– Нил был моим приемным братом.
Я изучаю исчезающие синяки на его лице и гадаю, имеет ли Нил к этому
отношение.
– В последнем доме?
– Нет, до того. Сейчас Нил ходит в частную школу, но раньше ходил в Хэмилтон.
Его заставили перевестись. Он младшеклассник. Те парни из столовой – его друзья. Вот
откуда они меня знают.
Голос Мэтью на удивление спокоен, но все что я знаю о нем, может поместиться в
крошечной коробке, и еще останется свободное место. Я понятия не имею, куда зайдет
этот разговор.
– В доме, где я жил с Нилом, нас на ночь запирали в спальне. Они не должны
были... из-за пожарной безопасности или вроде того. Но работники приюта все равно это
делали. Если дети сбегали, они теряли месячное пособие, ну сам знаешь.
Я сижу совершенно неподвижно.
Мэтью пожимает плечами, но сидит совершенно скованно. Он смотрит на
противоположную стену.
– Они запирали меня вместе с Нилом. – Он горько усмехается. – Как я и сказал, в
колонии было бы лучше. Я слышал разные истории о тюрьме, и даже это, вероятно, было
бы лучше.
– Почему ты никому ничего не сказал?
От смотрит на меня.
– Я говорил. Но это был мой третий приют за год, и мое слово стояло против его.
Они запирают детей в спальнях. Думаешь, кому-то есть дело до того, что происходит
внутри? – Еще один презрительный смешок. – Вероятно, они знали. Он не был тихим.
– Что он делал?
Взгляд его глаз становится убийственным.
– Угадай.
Я не хочу гадать. Мне и не надо гадать.
– Как долго это продолжалось?
– Вечно. Не знаю. Четыре месяца. Но потом он попал в неприятности из-за того, что доставал другого ученика, и моя социальная работница наконец восприняла меня
всерьез. Нила перевели в другую школу. А меня отправили в другой приют.
Мое дыхание становится прерывистым.
– В последний.
– Ага. – Его глаза блестят, но в голосе нет слез. Он даже не дрожит. Этот парень
хорошо научился скрывать эмоции. – Я был единственным приемным ребенком. Примерно
день, я чувствовал облегчение. Ты когда-нибудь задерживал дыхание так долго, что тебе
казалось, что ты разучился дышать? Вот на что это было похоже, когда я, наконец, избавился от Нила. Но затем мужчина стал со мной слишком дружелюбным.
– Твой приемный отец?
– Да. Но ничто в нем не напоминало отца. – Мэтью качает головой, почти что с
презрением к себе. – Я был не в себе и не понимал, что происходит, пока он не начал
приходить ко мне по ночам. Сначала он говорил мне, что мне приснился кошмар и он
хотел проверить, все ли у меня в порядке. Но затем он начал гладить меня по спине... – Он
вздрагивает, и это движение кажется непроизвольным. – Когда же он наконец пришел за
мной, я отбивался, как сумасшедший. Он прижал меня к полу, но его жена вернулась
домой и застала нас раньше, чем он мог что-то сделать. Он сказал, что я напал на него. –
Мэтью смотрит на меня исподлобья. – И вот теперь я здесь.
Это объясняет отметины на его шее. И драку, которую он «начал».
– Мэтью. Мы можем рассказать маме и папе. Они заявят на него в полицию. Они...
– Нет! – кричит он. Он сглатывает, но его голос такой яростный. – Я рассказал тебе, потому что... из-за того, что мне рассказал Деклан. Но я не стану рассказывать кому-то
еще. Я справился. Все кончено.
– Но он может делать то же самое с кем-то еще! Разве ты...
– НЕТ!
– Но...
– Он найдет и убьет меня. – Впервые, его голос дрожит. Глаза Мэтью блестят в
затемненном подвале. – Зачем, по – твоему, я взял нож?
– Мальчики? – зовет мама сверху, затем спускается на пару ступенек, чтобы
