грамотными становятся. Назад его потянуло. Да пожалуйста, туда ворота широкие!
— Значит, никогда подобного ты не испытывал?
— Никогда! — как отрезал Юрка. И через минуту поспокойнее добавил: — Баламут твой корешок. Таких уже знаешь сколько было. Им надо возвышаться над всеми. И ни один не может удержаться.
— Где же искать утешение бедному крестьянину? — спросил Вадим.
— Живи, Вадимчик, тихо. Чтоб работать поменьше, а получать побольше. Пей в меру. От бакланья всякого подальше держись. Ну а если ты прав и тебя понимать не хотят, стой на своем.
— Или чтоб побольше работать и побольше получать…
— Совсем хорошо!
Вадим рассмеялся.
Кончался август месяц. Юрка, уроженец Курской области, ждал со дня на день вызова от заочницы с Сахалина, чтобы лететь туда и уже до скончания веков жить тихо. Заработки в Находке были не очень, Вадим рассказывал в общежитии и на работе, что если б остался дома, заработал бы куда больше. Но даже Юрка не верил ему. Не верили, что у него дома мотоцикл и два костюма, серый и черный. Юрке Вадим еще рассказал про Волчкову контору. Тоже не хотел верить.
— Зачем бы ты сюда приехал?
И вот Вадим рассмеялся и сознался себе, что ведь он приехал не ради заработка, а приехал искать социалистический рай. Хотя бы зачатки его. Те книги, которых начитался до пятнадцати, прочно засели в нем. Как и Юрка, Вадим тоже ведь учился на Павликах Морозовых с Корчагиными. И вот уже сколько времени ищет, ищет новых отношений, но, кроме плохо придуманного производства, ничего не находит. И всюду косность, глупость, и каторжник Юрка, пожалуй, первый человек, который сказал ему верные слова: «Стой на своем», и Вадим бы с удовольствием этим словам следовал, если б Знал, на чем не стоять. На чем?.. Он всю жизнь на чем-то стоял. Но на чем и к чему придет, неведомо. И он в отчаянии.
На следующий день Вадим не пошел на работу, умудрился в считанные часы расторгнуть договор, впервые в жизни дав взятку страдавшему с похмелья начальнику, получил расчет купил железнодорожный билет.
Вечером сидели с Юркой в ресторане.
— Писать мы, конечно; друг другу не будем. И свидимся вряд ли. Расскажи на прощанье, как вы начинали. Я ведь нахальным не был, в душу тебе не лез, а запомнить хочу. Я и так тебя ни за что не забуду, ко полноты не хватает.
— А чего рассказывать. Нас, одних детей, было шестеро, да отец с матерью, да дед с бабкой отцовы. Все крепкие, здоровые, никто никогда не болел, насчет поесть- только давай да давай. С тридцать девятого года уже всем не хватало, ну и где попросишь, где подрядишься работать, а где стащишь. Потом война, немцы. После немцев мы с товарищами совсем вроде взрослыми стали. Работать негде, только воровать. Вооружены были. Трахнем по два стакана водки и идем напропалую. Орем: «А, менты поганые, покажись хоть один!..» К складу, магазину приходим, сторожа вяжем, ткани, барахло на санки и в ту же ночь сдаем, несколько дней гуляем. Никаких планов, никаких умыслов заранее не было. Только так: напьемся вдребезги, а там что будет, то и будет. По-настоящему воровал в пятьдесят втором, перед Волго-Доном. Одет в костюм бостоновый, сапоги хромовые, рубашки всегда чистые белоснежные, денег полные карманы. Брать ходил только в белоснежных рубашках. Ну, конечно, жизнь эта продолжалась не очень долго.
— И ты знал, что долго так продолжаться не будет?
— Конечно, знал.
— Почему же не начал работать, как сейчас? В пятьдесят втором уже работы хватало всем.
— Жизнь презирал. Говорю, видел, как штаны натянет, нагибается, собственное дерьмо подбирает и жрет. По двести-триста человек в день погибало. Презирал я после этого все.
Рассчитываясь в ресторане в первом часу ночи, Вадим попросил официанта принести непочатую бутылку <*одхи и захватил ее с собой. Когда вернулись в общежитие, Вадим сказал:
— Пошли на балкон до утра пить.
Юрка отказался и лег спать. Он вообще мало пил.
— В пивных всякое дурачье думает, что со мной можно не считаться. А я ж не потерплю! Надоело каждому доказывать. А во-вторых, у меня внутри плохо, кислотность на нуле…
Вадим устроился на балконе и в одиночестве пил почти до утра. Последние признания Юрки были поразительны. Презирал жизнь… Все мы, когда она делается невыносимой, когда неволя кажется большой, а воля крохотной, пытаемся с остатками сил подняться над жизнью. Так случилось с Вадимом в пятнадцать лет, с Волчком, когда освободился, с Юркой в пятьдесят втором, когда в белоснежных рубашках ходил грабить квартиры и дома. И что бы там ни говорили о необходимости терпеть и страдать, попытки перехитрить саму жизнь, даже наказать ее, сделаться ее проклятьем, глубоко нравственны. Юрку же, как чулок, много раз выворачивало то наизнанку, то налицо. Сейчас он как бы все забывший, но отшиблены печень, почки, селезенка, достаточно небольшого сотрясения воздуха, чтобы он, помимо собственной воли, вывернулся.
* * *
Билет у Вадима был до Москвы. Он собирался дня два походить по столице, ночуя у Стаховых. Но, приехав в Москву, он не медля пересел на поезд на Кавказ. Не хотел он видеть старых друзей. Опять начнут жалеть, советовать учиться. Про честолюбие, пожалуй, напомнят, многие, дескать, хуже тебя, а в люди выходят. Нет!
Вернувшись домой, убедившись, что мать, дом, соседи — все как было, так и осталось, он пошел к Волчку.
У Волчковых во дворе было все вверх дном — тетя Катя отделила сыну комнату, и теперь он к этой комнате с глухой стороны дома пристраивал еще одну комнату и коридор.
Волчок крыл плоскую крышу пристройки рубероидом. Вадим влез к нему, устроился на чистых досках опалубки.
— Ну и как оно ничего? — спросил Волчок.
— Океан хорош. В маске и без маски плавал, на волнах катался, крабов ловил, осьминога видел.
— А суша?
— Обыкновенная. Было постоянное желание построить плотик, оттолкнуться и… куда вынесет.
— Известно, куда бы тебя вынесло.
— Як тебе не просто так. Ты все еще в той неслыханной?
— А где ж мне быть.
— Когда примешь?
Радость Волчка была искренней:
— Сынок! Давно бы так…
* * *
Все было, как рассказывал Волчок. Слева зудит заводик, справа стрекочет фабричка, посреди улицы катят колонны грузовиков, по тротуару спешат обыкновенные люди, а они, печники, облеченные, так сказать, особыми полномочиями, идут себе не спеша, с глумливой улыбочкой вокруг поглядывая. Они могут позволить себе что угодно. Свернуть в магазин, купить бутылку водки и тут же, попросив стакан в отделе
