у меня такое чувство, что я пьян. А ведь я выпил всего лишь одну рюмку.
— Это я тебя опьяняю. Уж такая я женщина, — пояснила Кристин.
— Иди сюда и опьяни меня немножко.
Кристин отрицательно покачала головой.
— Нет. Я еще хочу выпить!
Она осушила свою рюмку и снова налила мартини им обоим. '
— К тому же мы говорили о женитьбе. А ты ведь честный полицейский?!
— Абсолютно, — подметил Хейвз и взял свой бокал.
— А тебе не кажется, что честные полицейские должны искать честных женщин?
— Точно!
— Так почему тебе не сделать из меня честную женщину?
— Ты и так честная. Только честная женщина смогла бы так смешать коктейль.
— В чем дело? Ты опять меняешь тему разговора?
— Я просто подумал о твоих ногах, — пояснил Хейвз.
— А мне казалось, что ты думаешь о моем мартини.
— Поэтому тебе и показалось, что я сменил тему разговора.
— Теперь я чувствую, что немного пьяна, — она тряхнула головой, будто хотела, чтобы она стала ясной. — Ну и как!
— В чем дело, — не понял Хейвз, — ты на что-то намекаешь?
— Не только намекаю, но и не понимаю.
— Иди ко мне на тахту. И я все объясню.
— Нет, — отказалась Кристин, — ты будешь приставать.
— Конечно! 1
— Полагаю, мужчина и женщина сначала должны пожениться, а потом ему можно все разрешать.
— Ты так считаешь? Да?
— А ты что думал?
— Точно!
— А что ты там говорил о моих ногах? — вспомнила Кристин.
— Какие они хорошие.
— Хорошие? Кто же так говорит о женских ногах!
— Ну, стройные.
— Да?
— Красивой формы!
— Ну, ну. Продолжай.
— Великолепные.
— Великолепные?
— Мм-м… Мне бы хотелось снять с тебя чулки, — промолвил Хейвз.
— Зачем?
— Чтобы потрогать великолепные ноги.
— Никаких приставаний. Забыл? — напомнила Кристин.
— Да, совсем забыл. Мне бы хотелось снять с тебя чулки, чтобы лучше разглядеть твои великолепные ноги.
— Тебе хочется снять с меня чулки, — настаивала Кристин, — но тогда ты сможешь залезть мне под юбку и расстегнуть их.
— Я об этом и не думал. Но теперь, когда ты говоришь об этом…
— Это ты говоришь об этом.
— А на тебе грация?
— Нет.
— Пояс с резинками?
— Да.
— Мне нравится пояс с резинками.
— Всем мужчинам нравится.
— Почему всем мужчинам должен нравиться пояс с резинками? И откуда ты это знаешь?
— Ты ревнуешь?
— Нет, — сказал Хейвз.
— Если бы мы были женаты, у меня не было бы возможности знать, что нравится всем мужчинам, — пояснила Кристин, — ты был бы единственным в моей жизни!
— Ты хочешь сказать, что в твоей жизни есть другие мужчины?
Кристин пожала плечами.
— И кто они? — потребовал Хейвз. — Я их арестую.
— На каком основании?
— На том, что мешают настоящей любви.
— А ты действительно меня любишь? — спросила она.
— Подойди ко мне и я скажу тебе.
Кристин улыбнулась.
— Ну иди же. ’
Она снова улыбнулась.
— Ты знаешь, сколько лет мы уже знакомы, Коттон?
— О, дай вспомнить! Четыре года?
— Верно. Как ты думаешь, сколько раз за это время мы были вместе?
— Два, — сказал Хейвз.
— Но я серьезно!
— Ну конечно, серьезно. Серьезно… мы были вместе… ну умножь триста шестьдесят пять на четыре.
— Не правда же. Серьезно!
— Да, ладно. Я не знаю, Кристин. Почему ты спрашиваешь?
— Мне кажется, нам уже следует пожениться.
— А! Вот в чем дело? — протянул Хейвз с таким видом, будто сделал открытие. — Ты к этом вела? Теперь понятно.
— А разве я тебе не нравлюсь в постели?
— Очень нравишься.
— Так почему же ты на мне не женишься?!
— Ну, иди ко мне, и обо всем поговорим.
Кристин вдруг встала. Резкое движение поразило его: лицо ее неожиданно стало серьезным и задумчивым. Она все так же, без туфель, подошла к окну. И стояла там неподвижно какое-то мгновение. Сумрачное небо осветило ее лицо последними лучами заходящего солнца. Она опустила занавеску и повернулась к Хейвзу лицом, все такая же задумчивая, готовая расплакаться. Он наблюдал за ней и размышлял о том, что это все вдруг между ними стало таким серьезным. А может быть, всегда их отношения такими и были? Наверное, так оно и было! Она шагнула было к нему, остановилась и посмотрела на него глубоким, долгим взглядом, будто пыталась сама для себя решить какой-то важный вопрос, вздохнула, легко и едва слышно расстегнула блузку. В сгущающихся сумерках комнаты он наблюдал за ней, пока она раздевалась. Она повесила блузку на прямую спинку стула, расстегнула лифчик и положила его на сиденье, стянула юбку и принялась за чулки. Он любовался ее ногами, когда она снимала чулки с икр и лодыжек, повесила их на спинку стула и встала к нему в трусах и поясе, а затем сняла трусы и положила их на сиденье.
В тишине полутемной комнаты она подошла к нему в одном только черном поясе на бедрах, остановилась перед кушеткой, на которой он сидел, и сказала:
— Я действительно люблю тебя, Коттон. Ты ведь знаешь, что я тебя люблю. Верно?
Она сжала его лицо в своих хрупких ладонях, склонила голову набок, будто видела его впервые и затем протянула руку к седой пряди в рыжих волосах, коснулась ее, провела рукой по виску, переносице, губам, как бы исследуя его и темноте.
— Только и всего, — произнесла она. — Что еще можно сказать, мой дорогой!
Она все еще стояла перед кушеткой, на которой он сидел, и глядела на него сверху вниз с какой-то незнакомой, задумчивой улыбкой на губах. Он обнял ее за талию и нежно притянул к себе, спрятав голову у нее на груди и слушая ее внезапно учащенно забившееся сердце, и подумал, действительно, что еще можно сказать, г-: что же все-таки такое любовь. Казалось, он знал ее уже так давно, столько раз он видел, как она раздевается, и всегда одинаково, и так же, как сегодня, он столько "аз держал ее в своих объятиях и слышал биение ее сердца под ее полной грудью. Это была Кристин Максвел — красивая, яркая, страстная, волнующая, и ему нравилось быть с ней больше, чем с кем-нибудь еще в этом мире. Но, прижимаясь к ней, слушая биение ее сердца, — он все еще видел задумчивую улыбку на ее губах и серьезное выражение глаз и думал, что все это делало их любовь еще сильнее. И вдруг он вспомнил Ирэн Тейер и Томми Барлоу на кровати в- квартире, полной газа, и внезапно сжал руки на ее спине. Ему вдруг отчаянно захотелось как можно ближе прижать ее к себе. Она поцеловала его в губы, опустилась рядом с ним на кушетку, вытянула длинные ноги, еще
