столь неожиданному визиту девушки, проявившей себя до этого строгой блюстительницей приличий и этикета.
— Я знаю, — улыбнулась Марта, — он говорил мне, что появится не раньше трех часов пополудни. У нас дома. Я зашла поговорить с вами, герр Войцех.
— О чем, фройляйн? — настороженно спросил Войцех.
Он так растерялся, что даже не предложил ей сесть. Но Марту это не смутило, и она опустилась на диван, на котором он спал этой ночью. Что еще больше смутило Шемета, хотя он понимал, что девушке неоткуда об этом знать.
— Я знаю о вашем несчастье, герр Войцех, — Марта подняла на него печальный взгляд голубых глаз, — и очень вам сочувствую. Хотя, по правде сказать, я давно подозревала, что у Лизы не самые чистые намерения. Как можно было не догадаться по вашим манерам, по изысканности вашей речи и тонкости суждений о благородном происхождении? Я не верила в ее неведение, герр Шемет. И мне показалось, что она ничуть не удивилась, когда княгиня Радзивилл вас окликнула. Ведь ваше имя широко известно по всей Пруссии.
— Среди крестьян тоже есть люди с фамилией Шемет, — пожал плечами Войцех, — откуда ей было знать?
— Разве встречаются у крестьян такие холеные руки, Войцех, — горячо возразила Марта, — такие благородные, вдохновенные лица? Нет, даже если бы Дитрих не открыл мне вашу тайну, я все равно бы догадалась, кто вы такой.
— Вы пришли, чтобы мне это рассказать, фройляйн Марта? — с любопытством осведомился Войцех. — Рискуя своим добрым именем? Право же, я этого не стою.
— Я пришла, чтобы спросить вашего совета, герр Войцех, — со слезами в голосе ответила девушка, — что делать той, кто опрометчиво подала надежду хорошему юноше, хотя и не связала себя словом, а потом поняла, что другой завладел ее сердцем? Что делать, если любовь так сильна, что она готова рисковать всем, своим именем, репутацией, своим будущим, лишь бы он тепло взглянул на нее. Что делать, если разум не властен над велениями сердца?
— Рассказать об этом Дитриху и не ставить меня в глупое положение, фройляйн, — ледяным тоном отрезал Войцех.
Он вручил Марте плащ и капор и чуть не вытолкал ее за дверь. Гнев снова закипел в нем. Все, все они думают только об одном, о золотых каретах, приемах и балах. Как счастлив был его отец, встретив такую самоотверженную и бескорыстную женщину, как Жюстина. Нет, решено, пусть Мединтильтас достанется его брату — а он был уверен, что это будет брат, — а он, Войцех Шемет, проведет свою жизнь в битвах и воинских забавах, и слава будет ему супругой на все времена. Женские чары больше не для него.
Дитрих вернулся домой мрачный и злой. Он явился в дом к Марте раньше назначенного часа, не застал ее дома, и решив вернуться позже, столкнулся с ней на улице. Марта, увидев его, побледнела, начала в чем-то оправдываться, хотя Дитрих не высказал никаких подозрений, потом вдруг обвинила Войцеха в покушении на ее честь и тут же попыталась взять свои слова обратно, сообразив, что такое могло произойти, только если она сама пришла на квартиру фон Таузига.
Вспыливший Дитрих потребовал всей правды, не дождался ничего, кроме непонятных обвинений в ревности и недоверии, и отправился домой в надежде, что Шемет разъяснит ему ситуацию. Другу он поверил безоговорочно, случившаяся с Войцехом беда уже зародила в нем подозрения насчет бескорыстия Марты, не раз интересовавшейся его видами на отцовское наследство и научную карьеру.
Выслушав Войцеха, Дитрих спустился к своей квартирной хозяйке, вернулся с парой бутылок старого Рейнского, и друзья еще долго сидели за столом, запивая терпким ароматным вином истекающий слезами желтый сыр, обмениваясь весьма нелестными отзывами о бывших возлюбленных и всем женском поле.
— Подумать только, — провозгласил Дитрих, наблюдая, как пляшущий огонек свечи отражается в рубиновой жидкости разноцветными искрами, — мы к ним со всей душой и сердцем, мы готовы для них звезды с небес сорвать, а они думают только о сокровищах земных. И чего им не хватало?
— Да, — подхватил Войцех, отламывая кусочек сыра, — их любишь, бережешь, верность хранишь, а они…
Молодые люди впали в унылое молчание, задумавшись о своем. Неожиданно оба подняли голову и вопросительно поглядели друг на друга.
— А ты давно не…? — неуверенно спросил Дитрих.
— Давненько, — усмехнулся Войцех. — А ты?
— Месяца три, не меньше, — вздохнул Дитрих. И тут же просветлел.
— У меня тут, неподалеку, есть знакомая вдовушка лет тридцати. Премилая особа, веселая и отзывчивая. И кузина ее, говорят, тоже добросердечна и мила. Не откажут же они в благосклонности двум уходящим на войну героям?
— Прекрасная идея, — Войцех отсалютовал Дитриху бокалом, — а сегодня еще не поздно их навестить?
— Пойдем, проверим, — усмехнулся Дитрих, поднимаясь с места.
Черная стая
В последний день февраля Войцех и Дитрих покинули кипящий предчувствием войны Берлин, присоединившись к отряду из семидесяти кавалеристов во главе с Фридрихом де Ла Мотт Фуке, недавно произведенным в чин ротмистра. Хорошего коня достать удалось с трудом, и Войцех, не скупясь, заплатил за рыжего тракена, рассудив, что в Бреслау, где собирались добровольцы, лошади будут по цене боевых слонов.
Последние морозы ледяным звоном сковали черные ветви придорожных деревьев, сугробы стояли в человеческий рост, но заполненный людьми тракт превратился в серую кашу под копытами лошадей, колесами повозок, сотнями без устали марширующих ног. Большая часть путников устремлялась на юго-восток, в Бреслау, под знамена назначенного главнокомандующим Гебхарда Леберехта фон Блюхера. Конный отряд обогнал не одну группу добровольцев, казалось, весь Берлин двинулся на войну с Наполеоном.
В Потсдаме Фуке повел отряд в Гарнизонную Церковь, где покоились останки Фридриха Великого. В низком сводчатом склепе с выложенным шахматной плиткой полом, в простом дубовом гробу лежал Старый Фриц, мечтавший объединить Германию, король-полководец, превративший маленькую захолустную Пруссию в великую европейскую державу, символ надежды и победы. Семьдесят добровольцев склонились в безмолвной молитве, и лютеранский пастор благословил их на борьбу за освобождение Отечества.
— Это было трогательно, черт меня побери, — улыбнулся Дитрих, выходя из церкви, — суровые воины, преклонившие колена перед могилой вождя. Впрочем, тебе это, наверное, показалось слишком скромным обрядом. Ты же католик?
— В приходской книге так записано, — Войцех похлопал друга по плечу, — не верь церковным книгам, дружище, в них далеко не всё правда. А ты, значит, лютеранин?
— Я астроном, — рассмеялся фон Таузиг, — и мог бы вслед за Лапласом заявить Бонапарту, что в гипотезе бога не нуждаюсь.
