орущее горло, дурнеешь (не находя времени на парикмахера, пилинг, маникюр, массаж…), теряешь навсегда упругий животик и задорную грудь (которые, поникнув и одряхлев, взирают на тебя в зеркало с красноречивым упреком), преобретя заместо них кривые растяжки, серые пузырьки вен на ногах и, если уже совсем повезет, в качестве отдельного бонуса, старческое недержание. Твой муж, как все люди, (а он ведь тоже человек), устав от твоего неряшливого вида, бесконечных упреков («ты мне не помогаешь!»), отвислых грудей (которыми ты можешь теперь размахивать на бегу как резвящийся спаниэль), нескончаемого плача младенца (который рыдает, изводя родителей, просто потому, что больше ничего другого делать не умеет), начинает задерживаться на работе и засматриваться на длинные гладкие ножки и тонкие талии свеженьких, не изуродованных материнством, девушек. А ты, как все люди, ждешь его длинными одинокими вечерами, неистово тряся в онемевших руках свое неугомонное сокровище, и пытаешься безуспешно убедить себя, что вот это оно и есть, то пресловутое женское счастье.
– Нет! – вырывается у меня помимо воли.
Этот загорелый мужчина в белом махровом халате, которого еще несколько минут назад, я была готова задушить в объятиях, вызывает у меня ужас и отвращение.
– Нет? – хмурится он, – Ты не хочешь, чтобы у нас был ребенок?
– Послушай, Франсуа, у тебя ведь уже есть Леа. А я… а у меня..
Надо срочно придумать что-нибудь вразумительное, желательно трогательное, какую-нибудь понятную, слезлявую отговорку.
– Понимаешь, я боюсь, – выдаю я, отводя взгляд, – Я боюсь, что у нас все произойдет по такому же сценарию, как было у вас с Вероник. Я не хочу этого.
– Нет, ни в коем случае. Тогда я был не готов. Я не понимал многих вещей. И потом у нас не было таких средств, какими я располагаю сейчас. У тебя будет все, что ты захочешь. Две няни, три, четыре… сколько понадобится. И я буду всегда рядом. Вот увидишь, мы будем очень, очень счастливы втроем.
Нет, не увижу! Потому что никогда в жизни не соглашусь на это безумие. Мне хочется вскочить из-за стола и бросится прочь. Как можно дальше от нависшей надо мной тени огромного жирного карапуза со складками как у шарпея. «Ма-ма Маааа-мааа!» плаксиво орет тень, «Куда же ты, ма-ма? Ма-ма, дай сисю!»
– Мы же так недавно поженились, – блею я, едва узнавая свой дрожащий голос, – Не пожили толком для себя.
– Любимая моя, с появлением ребенка наша жизнь не закончится.
Твоя-то, может, и нет. Будешь по-прежнему подстреливать глазками грудастых красоток на вечеринках. А я, дряхлая кенругу, кому буду нужна?
– Все будет, как сейчас. Даже лучше. Я тебе обещаю. Просто, понимаешь, тебе уже 35.., – при виде моей стремительно сползающей вниз физиономии, Франсуа вносит в свою оскорбительную речь некоторые поправки, – Извини за «уже». Это я просто к тому, что с возрастом шансы родить здорового ребенка уменьшаются. Все так говорят…
Я уже не просто не люблю этого мужчину, я уже, кажется, его ненавижу. «Ма-ма, ма-ма, а что ты такая старая? Меня в школе дразнят, что меня бабушка родила!» надрывается иллюзорный спиногрыз.
– Давай вернемся к этому разговору в другой раз, – болезненно морщусь я, мысленно прибавив «лет этак через десять!»
По дороге домой в Канны мы молчим, погрузившись каждый в свои думы. Мне очень хочется отмотать пленку назад и стереть этот неудачный эпизод. Какого черта, стоит мне только обрадоваться и начать получать удовольствие от жизни, Всевышний при пособничестве Франсуа выпотрашивает мне на голову помойное ведро тухлых сюрпризов? Что теперь прикажете делать с этой дебильной идеей превратить меня в курицу-несушку? Повиснуть на шее у мужа-изувера с лицемерным «я согласна на это добровольное самоуничтожение, любимый!» и продолжать тем временем втихоря глотать противозачаточные? И каждый месяц вздыхать со скорбной рожей «Опять не получилось… Видимо, возраст…» Или до победного отстаивать заслуженный суверинитет своего тела? Пожалуй, я больше склоняюсь к первому варианту. Таким образом, едва избавившись от одной лжи (теперь мои признания в любви сделались искренними), я по уши погрязну в новой. Брависсимо, беллиссима!
Разместить мои новые бестолковые покупки в нашей малогабаритной клетухе оказывается негде. Франсуа, вооружившись планшетом, отправляется обзванивать агенства. Вилла в Супер Каннах, которая ему понравилась, уже нашла себе хозяина. «Разбирают как горячие пирожки» дивится мой муж, «А еще говорят, кризис!» Волшебный мир богатства и роскоши, величественный и жестокий, не знаком с этим словом. Его придумали для бедняков, чтобы оправдать их еще более глубокое и беспросветное обнищание. А по Круазетт по-прежнему разъезжают оранжевые Ламборгини. И брильянты Гарри Уинстон не залеживаются на витринах.
Я размышляю, куда бы отправиться ужинать. За окошком яркое, не по-июньски жаркое солнышко. Пожалуй, пляж будет наилучшим вариантом. Протяжный звонок в дверь (как же меня раздражает эта противная дребезжащая трель!) выводит меня из задумчивости. На пороге покачивается Жанна. Жанна ли? Скорее неудачная карикатура бездарного художника на мою богатую холеную подругу. Темные волосы взъерошены, губы опухли, под черными разводами туши набухает лиловый синяк, покрасневшие глаза переливаются слезами.
– О, Господи, Нана, что случилось?!
Жанна выпускает громкий всхлип и неожиданно разражается истеричным хохотом.
– Все случилось. Все и ничего. Конец этой бездарной комедии под названием жизнь! Все! Финал!
– Ничего не понимаю. Да, заходи уже, не топчись на пороге.
Я тяну подругу за собой в квартиру. Мои ноздри наполняет резкий запах коньяка, какой концентрированный, что, вдохнув его, можно запросто запьянеть.
– Нанка, ты пьяная что ли? – констатирую я.
– А что такого? – бормочет она, неуклюже развалившись на стуле, – Что я не могу отпраздновать свою свободу? Свобода, равенсто и братство! Вот так-то! Закончилась эта тирания. Все!
– Ты ушла от Омара? – догадываюсь я.
– Ушла, – горько ухмыляется Жанна, затянувшись сигаретой, – Выгнал он меня, Ляля, пинком под зад. Как собаку. Сказал «мне бесплодная жена не нужна». Вот так вот! И не дал ни копейки. Вот все мои вещи.
Она водружает на стол потертую Прада.
– Пара трусов и зубная щетка.
– Подожди, но он не имеет права! Вы же официально женаты!
– И что? По контракту, каждый остается при своем. Он при своих миллионах, я при своей зубной щетке.
Последнее слово вызывает у Жанны очередной взрыв нетрезвого смеха.
– Боже мой, Нанка… Ну, может, и к лучшему? Черт с ним, с этим садистом? Он тебя ударил, да? Можно вообще на него в полицию заявить, не отвертится.
– Ага, заявить… Умная нашлась. Слушай, у тебя выпить есть? – испещренные красными прожилками глаза подруги жадно рыскают по моей убогой кухне.
– Так ты вроде выпила уже, – сомневаюсь в благорозумии этой идеи я, – Знаешь, Нануль, забей
