должен измениться, он же теперь не вампир, злиться научится, обижаться. А на Лису не обижаться только вампиры могут. И у неё-то, как раз, характер не изменился. И нужна ли она ему теперь будет? А вдруг… он в кого-нибудь влюбится? И не в Лису. Он же эльф? Изначально? Вот как вспыхнет на какую-нибудь… из на-райе… И что делать? А что тут сделаешь… Нет, о таком лучше вообще не думать, а то напридумывает себе сейчас такого, что и жить не захочется. Ох, как тяжело. А ведь всего-то хотела научиться летать. И столько проблем — как из мешка! Обидно, блин!
Совсем стемнело, высыпали звёзды, а она всё сидела на крыльце — просто лень было шевелиться, слишком длинный получился день, слишком устала. Когда вспыхнул портал, даже не вздрогнула. И он пришёл. И пахло от него, как всегда — ветром с реки и немного мёдом. Он молча сел рядом и немного сзади, тоже как всегда, обнял — и вот тут прогремела разница! Мех, мягкий чёрный мех в Видении, в котором Лисе было так привычно и уютно — он пропал. И уже навсегда. А без него это был вроде уже и не Дон, а кто-то совсем другой, чужой и незнакомый. И огромное чувство потери затопило Лису так остро, что она ахнула и заплакала. А Дон испугался. Дон — испугался! И стал тревожно выспрашивать — что случилось? С Никой? С Лаймом? С ней? С кем? И это тоже было совсем-совсем на него не похоже, и она никак не могла успокоиться, сжавшись в обречённый комок. Одна мысль билась у неё в голове: а стоило ли обретённое утраченного?
— Мех… — удалось ей выдавить сквозь рыдания. И Дон понял! Не сразу, но понял. Но вот вернуть назад ничего не мог. Только обнять покрепче, прижать к груди, и гладить по буйной рыжей голове. И сказать с неожиданной гордостью:
— Зато я сам теперь тёплый!
— А? — удивлённо вскинулась Лиса и икнула от рыдания.
— Ты моя смешная, ты моя рыжая, — тихо засмеялся Дон ей на ухо. — В следующий раз шубу одену, будет тебе мех! Или Ухты суну за пазуху — тебя устроит?
— У… него… когти… — расстроенно проикала Лиса.
— Обрежем, — беззаботно пожал плечам Дон.
— Как?.. Он же… Да ты что?.. Ах, ты!.. — слёзы высохли от возмущения, а Дон зашёлся хохотом, уткнувшись Лисе в плечо. А потом взял на руки и унёс в дом.
— Не отпускай меня, — часом позже пробормотала засыпающая в непривычно тёплых объятиях Лиса, уткнув нос в непривычно тёплое плечо. — Никогда… не отпускай…
— Ни за что, — с лёгким сердцем соврал Дон, гладя её по голове. Соврал впервые за всё время совместной жизни, и порадовался — до чего же хорошо, когда не надо говорить правду, только правду, и ничего кроме правды, а можно вот так невинно соврать и этим успокоить. Как… как ребёнка? И та щемящая, бережная нежность, которая вдруг охватила его сегодня на крыльце, более уместна по отношению к ребёнку, а не ко взрослому существу. А вот влечение, давно и прочно им забытое за бытность свою вампиром — совсем не детское. Да-а, похоже, Дэрри в чём-то прав со своей заявкой про психологическую педофилию: люди не успевают стать взрослыми за тот короткий срок, что им отпущен. Забавно: Йэльф и многие Старейшины старательно культивируют в себе детскость и ребячливость, просто чтобы не свихнуться от вечности. Правда, Вэйту оно и не надо, вот уж кому повзрослеть не грозит, кем бы ни стал. Инкуб, эльф, дракон, всё равно — вечный ребёнок. Просто характер такой, светлая душа. А люди вечно торопятся повзрослеть, но, воображая себя взрослыми и мудрыми, стареют и умирают, так и не успев стать взрослыми по-настоящему. Лиса вот очень взрослой себя считает, поэтому за ней всегда так интересно наблюдать — этакое мудрое дитя.
С Лаймом было не так, с Лаймом он такого не чувствовал. Но Лайм старше Дона лет на двести, а взрослее… намного. А ещё Лья. С ней тоже всё иначе. Что-то многовато у меня любовей, ухмыльнулся Дон. Ну, положим, в Лью он влюбился, когда был ещё жив, и большую часть в этом чувстве составляло восхищение Наставницей, перед ней он преклонялся. Потом, когда она по несчастливой случайности подсела на его крови и эмоционально стала почти живой, его чувство переросло в нечто большее. Память именно о той Лье-наркоманке, взбалмошной и безудержной, много времени хранил Дон, как огромную ценность. И только спустя лет сто понял, что не столько память о Лье дорога ему, сколько пережитые им самим чувства. Память о том, как он был живым и мог любить. Что будет, когда она станет драконом?
Лайм… К нему Дон сначала не испытывал никаких чувств, эта связь была для него просто удобна, но лет через пять совместного бытия стал воспринимать его, как часть самого себя. Потому и плохо было ему, когда Лайм погиб, отказавшись от поднятия во Жнеце. Так плохо, насколько это вообще возможно для вампира. Будто ампутировали важную, лучшую часть личности. Живую часть.
А Лиса… Вампиры к большинству живых существ относятся хорошо уже потому, что они живые. Если, конечно, эти живые существа не несут угрозы и не подлежат поэтому срочному уничтожению. А Лиса очень живая. Как говорит Дэрри, файербол ходячий. Но это бытие для Дона закончилась, что будет дальше? Как будет восприниматься этот файербол живым драконом Донни? Существом, для самого Дона пока незнакомым, способным обижаться, злиться, ревновать — совершенно нелепые эмоции для дроу, которого воспитал суккуб, тем более невозможные для инкуба, которым он стал потом. Пока, вроде, всё хорошо, — ткнулся он носом в макушку спящей Лисы, вдохнул такой знакомый запах, и счастливо улыбнулся в темноту. — Интересно, какой дракон она на самом деле? По глазам пока непонятно… Подождём. Никогда не шёл против судьбы. Пинком хорошим в нужную строну подправить — это да, это запросто, а против — себе дороже. Но… не страшно. Как бы ни сложилось, как бы ни перетасовалось — они все мои. Друзья, любовники — какая разница? Мои. На очереди Лья и Дэрри, Вэйт и Йэльф. Ничего ещё не известно. Что-то будет завтра… А пока можно порадовать и себя, и Лайма. Пусть эта связь абсолютно бесперспективна для драконьего племени, но ведь и вреда никакого? Так почему бы и нет?
Дон накинул на Лису слабое плетение сна, выскользнул из постели и
