— Это научная передача, — говорит он громко. — И я из полиции.
— А я слежу здесь за соблюдением правил внутреннего распорядка, — говорит библиотекарша. — У вас есть ордер на обыск?
Не дожидаясь ответа, она протягивает руку и одним нажатием на клавиши выключает открытые окна. Шильф вынужденно встает, чтобы отодвинуться от нависшей над ним женщины. Ее веки покрыты толстым слоем фиолетовой краски.
— Нет, спасибо, — говорит комиссар. — Я как раз собрался уходить.
Выйдя на улицу под низко нависшее небо, он остановился, не зная, куда податься. В обе стороны мимо едут машины, люди куда-то спешат по своим таинственным делам. Боль спустилась и долбит уже в нижнюю челюсть. Шильф обеими руками хватается за лицо, чтобы оно не треснуло пополам. Нужно смотреть на машины, чтобы они не остановились в своем движении, нужно прислониться к стене, чтобы дом не рухнул. Следить за прохожими, чтобы они не рассыпались в прах. Он — опора затянутого тучами небосвода, он — генератор, поддерживающий ход времени, он — якорь, от которого зависит прямизна земной оси. Если он закроет глаза, мир провалится в небытие. Останется только головная боль.
При следующем шаге его нога встает на твердую почву — мелкую брусчатку, каждый камень величиной ровно с его стопу. Он достает телефон. Соединяется с междугородней справочной. Он называет заграничный номер, находящийся в Женеве.
7
Семеня когтистыми лапками, птичий грипп добрался до Европы. Перелетные птицы разносят вирус по свету до самых отдаленных уголков. На гамбургское побережье с неба валятся мертвые птицы, люди готовятся встретить эпидемию. Все, что летает, подлежит казни. Скоро на какую-нибудь лесную полянку спланирует сверху последнее перышко, и тогда комиссар Шильф останется последним человеком, который носит во лбу птичье яйцо.
Он откладывает в сторону истрепанную газету, подобранную на освободившемся месте. Птичий грипп! Как будто мало других проблем! Средства от головной боли, прописанные домашним врачом, все уже вышли, а в вокзальной аптеке не согласились дать ничего, кроме ибупрофена. На сиденье напротив немолодой усач — ему за пятьдесят — занят тем, что фломастерами переписывает себе в записную книжку расписание поездов. Из наушников какой-то девицы доносится сухое треньканье и буханье музыки двадцать первого века. Впереди через два ряда от Шильфа контролер отражает выпады разъяренной пассажирки. «Дайте мне, пожалуйста, договорить!» Персонал старательно выполняет свои обязанности. Делает все, что только возможно.
За окном тянется к западу нависшее кассетным потолком серое небо. Удачная инсценировка поздней осени в июле.
Когда поезд снова трогается, мимо проплывают кроткие глаза нескольких беглых телят, из-за которых он почти час простоял посреди перегона. Поваленный забор, мужчины в оранжевых спецовках, выполняющие свою работу.
Мокрые телята, думает комиссар, — это хороший знак. В отличие от черных кошек, ворон и ухающих сов. От Цет-дэ-эф пришел ответ с обещанием сегодня же выслать запрошенную видеокассету с передачей «Циркум-поляра». Шильф растирает себе ладони и старается глубже дышать, чтобы успокоить волнение. Он никак не может отделаться от чувства, что упустил что-то важное, очутился не там, где надо, и это непоправимо. Внезапно у него перед глазами встает кошка, которую он знает по фотографиям, приколотым на стене в рабочем кабинете Риты Скуры. Сидя на веранде за стеклянной дверью, кошка намывает передние лапки. На лице у нее всезнающее выражение, словно это она распорядилась так, что сейчас на другом конце города грубые руки хватают кого-то за запястья. Из детской комнаты в приоткрытой двери мелькнул белокурый чубчик. Взгляд расширенных от ужаса глаз, как острый осколок, вонзается в мозг отца. С металлическим лязгом защелкнулись наручники. Белокурая женщина в исступлении выбегает в прихожую. Ее скрюченные пальцы вонзаются ногтями не в тех, кто пришел в полицейской форме, а в того, кого они уводят.
— У тебя же есть сын!
Надсадный пронзительный крик обрывается, заглушенный стуком захлопнутой двери. Синий луч равномерно кружит по пасмурным декорациям. Кошка наклонила головку набок и чешет себя за ухом.
Даже после того, как немолодой усач, собрав свои фломастеры, вышел из поезда, серия картинок не обрывается.
Женщина в цветастом платье и вязаной кофте собирает волосы в пучок на затылке. Напротив нее сидит тот же мужчина, теперь уже без наручников, зато с серым лицом. Красивая пара! Ненависть растекается по кабинету с быстротой газовой атаки.
— Вы знаете, почему вы здесь?
— Где комиссар Шильф?
— Расследованием руковожу я!
Взгляд женщины документально свидетельствует, что меткость стрельбы у нее превышает девяносто процентов. Мужчина еще больше бледнеет. Шильф хватается за грудь там, где чувствуется колющая боль. Женщина насмешливо фыркает и включает магнитофон. Она сообщает мужчине, что он имеет право молчать, врать или связаться с крючкотвором-адвокатом. Мужчина даже не слушает, какие у него права.
Он диктует ей признательные показания и говорит, что его шантажировали. Кошка замерла при виде севшего на веранду воробья. Женщина дает мужчине договорить до конца и информирует его о состоянии расследования. В машине — никаких следов. Сын ничего не знает. На заправке никто ничего не видел. На его мобильнике всего два поступивших звонка; номера, с которых они сделаны, не определяются, так что их, извините, мог сделать он сам. Воробей решает искать пристанища где-нибудь в другом месте. Кошка притворяется, будто ее это не интересует. Мужчина начинает восклицать на повышенных тонах что-то насчет права и справедливости. Женщина, полистав дело, говорит:
— Вы можете идти.
Мужчина растерян:
— Что вы сказали?
— Вы не должны уезжать за пределы города и будьте готовы явиться по первому требованию.
Женщина напускает на себя чиновничье выражение и что-то пишет. Мужчина не двигается с места.
— Извольте взять меня под стражу!
Кошка усмехается. Поезд буравит очередную стену дождя.
— Уж раз вы решили окончательно сломать мою жизнь, так и забирайте себе обломки!
Женщина в цветастом платье до отказа наполняет грудь воздухом и рявкает так, что ее голос разносится по всем коридорам полицейского управления:
— Вон!
Воспользовавшись тем, что поезд в это время остановился, Шильф в смятении вылетает на перрон, подставив разгоряченное лицо под холодный дождь. Над дверью кирпичного домика надпись: «Кассовый зал», но Шильф читает «Космический». Чувство подсказывает ему, что надо было просто отправить Себастьяна за границу. Разум настаивает, что он поступил правильно, выбрав законный путь. Вот так, стоя под дождем, Шильф посылает к черту и чувство, и разум.
