он?
– Любой другой, – король так глубоко ушел в себя, сбитый формальным ответом советника, что не заметил, как тот подошел со спины и положил руки на плечи, чуть сжав, – на моем месте был бы уязвлен. Но я знаю, что вы не хотели обидеть своего друга. Вы устали, дорогой мальчик. Я понимаю, как вам тяжело. Все это… так несправедливо, так давит! Давайте пройдемся, подышим?
– Подышим, – бесцветно повторил Даркалион, и все вокруг вдруг вновь потеряло смысл, словно его обернули в тяжелое одеяло.
Молодой король, словно зачарованный, медленно встал и растерянно огляделся: что он вообще хотел сказать этим визитом? Зачем пришел сюда? Он снова чувствовал себя тем потерянным оглушенным мальчиком, которого Люксен выдрал из сильных объятий Рази, думая, что та мертва, и вынес из разрушенного взрывами зала. Рука советника на плече словно была путеводной звездой и источником сил. Так они и вышли за двери – молодой король, а справа, на полшага позади, – ведущий его герцог. Привычная картина для всех во дворце.
Слева мелькнуло что-то одновременно необычное и знакомое, и Даркалион остановился. Через окно, ведущее в сад, он видел, что в старой беседке сидела девушка. Король нахмурился и прищурился, не веря своим глазам. «Мама?» – мелькнуло в голове.
Но потом образ сложился, узнался, и Дарк вывернулся из-под руки Люксена и выбежал из коридора в сад, радостно крича:
– Шолла!
Девушка встрепенулась, оторвалась от книги и подняла голову. Увидев юношу, стоявшего у бортика беседки по голенище в увядших цветах, она улыбнулась и немного покраснела.
– Как я рад тебя видеть! – громко сказал Даркалион.
Шолла хотела было напомнить королю, что они расстались совсем недавно, но что-то в его лице насторожило девушку, и она, пряча глаза, ответила:
– И я тебя.
– Мне кажется, что прошла вечность, – подтвердил Дарк и, перегнувшись через бортик беседки, быстро поцеловал девушку в румяную щеку. Задержав свои губы, он шепнул: – Быстро уходи отсюда и зови Тирила, но виду не подавай.
– Ваше величество, что вы себе позволяете! – делано вскрикнула служанка и, прикрыв ротик ладонью, зашлась смущенным девичьим смехом. – Вы такой баловник! Ах, и совсем мне проходу не даете, бесстыдный. Хоть скрывайся от вас!
С этими словами она легко оттолкнула Даркалиона и, подняв подол, быстро, продолжая смеяться и оглядываться, побежала в противоположную галерею и скоро скрылась из виду. Молодой король несколько секунд, рассеянно улыбаясь, смотрел туда, где толь ко что сидела Шолла, а потом, почувствовав нависшую тяжесть, щелкнул желваками и твердо спросил:
– Ну и как, нравится тебе стоять за моей спиной?
В следующее мгновение он прыгнул вперед, перекувыркнулся, тут же встал на ноги, одновременно обнажая меч, и указал острием на подошедшего сзади Люксена.
– Нравится, – сказал тот. – Со спины всегда удар точнее. Глубже. Неожиданнее. А потому – ку да больнее.
Герцог вытащил клинок из ножен.
– Ты змея и убийца, Люксен! Родом короля Фериса и светлой памятью своей матери я проклинаю тебя! – крикнул Даркалион и сделал стремительный выпад. Его движения были точными и сильными – с трех лет он каждый день обучался боевым искусствам и фехтованию и был трагически приучен к постоянным нападениям.
Советник был медленнее, но явно опытнее и рассудительнее. Он легко и спокойно отражал атаки короля – неистовый лязг разлетался по мертвому саду и галереям. Даркалион был юркий, ловкий, словно танцевал: па, оборот, прыжок – плотная ткань мундира на рукаве Люксена разошлась, и тут же пространство открывшейся кожи наполнилось кровью. Словно не заметив, герцог сразу же пошел в уверенную теснящую атаку.
– Почему? – крикнул Дарк, и в вопрос просочилась детская обида.
Советник короля продолжал продвигаться, обрушивая на мальчишку град яростных выпадов. Даркалион отбивался с трудом, меч казался непривычно тяжелым и неудобным. Люксен дотянулся так близко, что срезал кончиком меча пуговицу на мундире короля, тот вовремя отклонился, но тут же, не успев отпрыгнуть, получил жалящее ранение в бедро – не глубокое, но сбивающее с ритма, а следом – удар ноги в грудь. Дарк повалился в сырые цветы, хрипя от злости и от досады (как глупо попался!), выронил меч и тут же задохнулся – Люксен наступил ему на ключицу.
Даркалиона словно облило огнем – он инстинктивно схватился руками за сапог советника, чтобы хоть немного снизить давление, и понял, что сапог – темно-зеленый.
Глянцевый.
С тисненым золотым узором по мыску, за который именно сейчас он, Даркалион, и цепляется пальцами.
Значит, все правда.
– Я до последнего сомневался! – закричал Даркалион, позволяя всей ярости и боли выйти вместе с криком. – Я верил тебе! Я любил тебя! Ты мне был как отец!
– О боги солнца! – простонал Люксен сверху. – Прав был Ферис: ты ужасный мямля.
Ненависть, словно кипящее олово, заполнила Даркалиона. Гнев дал ему новых сил, и молодой король рывком отъял сапог герцога – тот пошатнулся и отпрыгнул на одной ноге, чтобы сохранить равновесие. Юноша, схватив меч, вскочил. Он чувствовал, какой мокрый, холодный и грязный его мундир на спине; чувствовал, как болит и сочится кровью проткнутое бедро; как гудит грудь от тяжелой ноги – а боль ше не чувствовал ничего, кроме неистовой ярости, затопившей его.
В несколько мощных ударов молодой король оттеснил советника, прижал к стене галереи и, не сомневаясь ни секунды, воткнул меч ему в ступню, пронзив сапог насквозь и пригвоздив Люксена к земле. Герцог завыл, как подстреленный волк, и Даркалион вырвал клинок из его ослабевшей руки.
– Как ты узнал? – просипел тот сквозь волну дикой боли, не в силах разогнуться.
– Сапоги, – Даркалион нажал на эфес вогнанного в ногу меча, и Люксен вновь завыл. – За неделю до взрыва, в день, когда отец зачитывал генералу твою угрозу, я прятался под столом, и сапоги присутствующих – все, что я видел.
– Это мои любимые, – процедил советник и взвизгнул: – Пятнадцатый год ношу, кожа новорожденного теленка, ручная роспись!
– А потом пришел ты, – продолжил Даркалион, увидев герцога совершенно новым – жалким в своей мелочности. – Чтобы порадоваться. Отец считал тебя братом. А ты предатель.
– О нет-нет-нет, – Люксен наконец выпрямился, и улыбка страшным провалом разверзлась на его потном бледном лице. – Я политик. Настоящий. Такой, какого никогда не было ни в этом замке, ни в этом королевстве. И не будет, – он горько сплюнул. – Ферис был жесток, прекрасно жесток – лишь бы терзать, подавлять, отбирать. Но и у этого человека-горы была своя ахиллесова пята. Он оказался не просто обидчивым, а готовым пронести обиду через всю жизнь, все подчинить ей.
– Я не понимаю, о чем ты. Какая обида? Вы были
