глазами, затуманенными коктейлем обезболивающих, которыми его накачали.
– Чувствуешь?
– Да, чувствую…
– Это твой сын.
– Да…
– Лео-младший.
– Справишься одна? – вдруг спросил он.
Она сглотнула и спокойно выдержала его взгляд:
– Не говори так, Ван Меегерен. Когда ты вернешься, я…
– Лоррен, я не вернусь. Не в этот раз. Ты ведь знаешь.
Она почувствовала смятение и гнев.
– Ван Меегерен, будь любезен, заткнись!
Она заплакала. Слезы лились по щекам и все никак не останавливались.
Он взял ее за руку.
– Не выбрасывай мои диски Суфьяна Стивенса[191] и Леонарда Коэна, договорились? – пошутил он. – А главное, не позволяй Гонзо слушать у нас дома Энрике Иглесиаса. Это табу.
На мокром от слез лице Лоррен появилась слабая улыбка. Ей хотелось пошутить в ответ, но не было сил. Она даже слова промолвить не могла из-за комка в горле.
– Ты должна держаться, – очень серьезно произнес Лео. – Я хочу, чтобы ты была сильной. Ради меня, ради него, слышишь? Ради Лео-младшего…
Она кивнула. Закрыла глаза. Снова открыла.
– Знаешь что, Ван Меегерен, ты мерзавец, раз бросаешь нас вот так запросто.
– Знаю, дорогая, но я больше не могу выносить твой храп.
Она издала звук – нечто среднее между рыданием и смехом.
– Это ты храпишь, болван несчастный!
– Я? Клевета! Нужно было тебя записать.
– Ты меня любишь? – спросила Лоррен.
– Чуть-чуть. Да нет, очень, Демарсан.
– Я тоже тебя люблю, Лео Ван Меегерен. Будь я проклята… Больше всего на свете.
Появилась медсестра с участливым лицом, про таких говорят «женщина без возраста, ей то ли шестьдесят, то ли сорок…».
– Хотите остаться на ночь? – спросила она.
– Нет, – ответил Лео, опередив Лоррен. – Она не останется. Я не хочу. Вернется утром. Можете оставить нас на минутку?
Женщина кивнула и вышла.
– Я хочу остаться, Лео, я требую, чтобы ты позволил мне, ну пожалуйста!
– Решительно отказано.
– Лео…
– Я хочу отдохнуть. А ты должна вывести Оревильи и позаботиться о себе и малыше. Поцелуй меня, – попросил он.
Губы Лео слегка горчили.
– А теперь иди, – велел он. – Увидимся завтра…
Она колебалась. Потом кивнула и покинула палату.
В лофте Лоррен разулась и упала на кровать, воя от горя под сочувствующим взглядом пса, потом свернулась клубком, пытаясь справиться с невыносимой печалью, заплакала и наконец уснула, совсем лишившись сил. Ее разбудил звонок. Ему совсем плохо. Она поехала в больницу. Он умер ночью, в два часа.
Она позвонила Гонзо:
– Все кончено.
– Что? – спросил тот, не желая слышать, не желая понимать.
– Лео умер, – сказала она.
Наступила короткая пауза.
– Лео никогда не умрет! – запальчиво произнес Гонзо. – Он всегда будет здесь, с нами.
– Нет, Гонзо. – Голос Лоррен не дрогнул. – Лео умер, его больше нет.
Эпилог
Я слышу твой голос,
я произношу твое имя
среди призраков и цветов
Нью-Йорка.
Sonic Youth, «NYC Ghosts & Flowers»
Заупокойная служба состоялась 2 июня в Таннерсвилле, в присутствии узкого круга друзей, родителей, сестры Лео и, конечно же, Лоррен и Тима. Церемония продлилась меньше часа. Гонзо приехал вторым и нашел Лоррен на улице. Она сидела на скамейке, спиной к стоянке, и не обернулась, когда он хлопнул дверцей и направился к ней. Оревильи обнюхивал окрестные заросли, возбужденный метками, которые оставили местные псы. Июньское утро выдалось прохладным.
Она изменила прическу: волосы стали короче и лежали гладко, открывая шею и делая ее моложе. Лоррен показалась Гонзо ужасно хрупкой и такой одинокой, что у него оборвалось сердце.
– Привет, Гонзало, – сказала она прежде, чем он появился рядом.
Он обошел скамью, сел рядом.
– Как ты узнала, что это я? – спросил он. – По голосу лимузина?
– По туалетной воде – ее запах разносится на километры.
Он улыбнулся. Она повернула голову. Посмотрела на него грустными глазами, но тоже улыбнулась.
– Это сильно, – прокомментировал Гонзо, разглаживая ладонью галстук. – Лео никогда мне не говорил, но вы наверняка вволю надо мной посмеялись.
Она кивнула:
– Иногда он возвращался, проведя день с тобой, я чувствовала на нем твой запах и спрашивала: «Как поживает Гонзо?»
Они засмеялись.
Подул холодный ветер, и Лоррен прижалась к нему.
Гонзо:
Я часто думаю о нем. По сути, каждый день. Просыпаюсь утром и думаю о Лео. А как иначе? Я бы в лепешку разбился ради него.
Мне кажется, Лоррен стало легче. Лео-младший растет, она от него без ума. Я тоже. Все мы. Я бываю с ним как можно чаще. Сначала Тим был ужасно несчастен, но теперь потихоньку оправляется. Я беру его на матчи «Никс» и «Янкиз» и вожу в зал к Тревору. Мы очень сблизились с Китти. Она не оставляет Лоррен. По воскресеньям мы все – Лоррен, Китти, Тим, Лео-младший, Зак и я – собираемся в доме великана на Лонг-Айленде.
Не знаю, слышит ли нас Лео, смотрит ли на нас своими большими мечтательными глазами оттуда, куда попал, улыбается ли особенной улыбкой, потому что счастлив видеть нас вместе. Я верю, что «потом» что-то есть, но не могу, как ни стараюсь, представить себе, как Лео сидит на облаке, скрестив руки на груди, скучает и ничего не делает.
Я знаю: если бы Лео был «там», он бы здорово надо мной потешался. Этот мерзавец верил в конце жизни только в любовь – ну и в дружбу, конечно. Что да, то да. Всегда. Бывают моменты, когда я чувствую, что он смотрит и слушает нас. Потому что знает, как его любят. И никогда не забудут.
Примечания
1
Цитата из романа американского писателя Пола Бенджамина Остера (р. 1947) «Храм луны» (Moon Palace, 1989), перев. М. Николаева.
2
Авеню названа в честь французского писателя и публициста Жюля Амеде Барбе д’Оревильи (1808–1889).
3
Джозеф Чарльз Тилсон (р. 1928) – английский художник, скульптор и гравер, один из основоположников британского поп-арта; «О!» (Oh!) – его работа 1975 года.
4
Ганс Гофман (1880–1966) – американский художник и педагог, сильно повлиявший на абстрактный экспрессионизм.
5
Сай Твомбли (Эдвин Паркер Твомбли-младший; 1928–2011) – американский художник, фотограф, скульптор-абстракционист.
6
«Конвергенция» – картина американского художника Пола Джексона Поллока (1912–1956), одной из ключевых фигур абстрактного экспрессионизма. Композиция создавалась методом ка́пания и заливки краски на холст; линии, пятна, круги передают эмоции художника. Картина была написана во время холодной войны;
