тех, кто продолбил скорлупу яйца клювами.
– Но я не растерялся и полил этот горб-яйцо святой водой, – успокоил его брат Сарториус. – Яйцо почернело, зашипело, стало растворяться и исчезло. Правда, из него выбежало триста пятьдесят два муравья с человеческими лицами, но они быстро куда-то делись.
– Это можно считать большим успехом, – заметил брат Эберхардус. – Если тебе удалось вызвать муравьев частично произнесенной фразой, значит, полностью произнесенная фраза вызовет кого-то побольше, а правильно прочитанное от начала и до конца заклинание приведет в наш мир осведомленного в адских делах и хорошо образованного грешника. Осталось только его выбрать.
– Да, действовать в таком вопросе втемную не годится, – поддержал его брат Герретье. – Предлагаю как следует изучить грешников и сосредоточиться на ком-то одном.
– Но кого нам призвать? – с мученьем в голосе воскликнул брат Сарториус. – Не поверите, братья, я стал плохо спать ночами, потому что постоянно обдумываю этот самый главный вопрос.
– Навуходоносора! – брякнул брат Эберхардус.
Все уставились на него с безмолвным вопросом. Потом брат Герретье сказал:
– Почему именно Навуходоносора?
Брат Эберхардус пожал плечами:
– Так, сразу на ум пришел. Был ли еще более великий грешник?
– А что он такого натворил? – возмутился брат Сарториус, которому втайне нравился Навуходоносор.
– Как будто царь Ирод лучше! Он младенчиков загубил! – сказал брат Ангелиус и шмыгнул носом.
– Есть еще Иуда, – скромно напомнил брат Герретье.
– Иуду призывать не будем, – сказал брат Сарториус. – Он самый гадкий из всех и может раскрыть ад прямо на земле. А где ад, там и киты, а где киты – там и море, где море – там и потоп. А Господь обещал, что земля больше никогда не будет уничтожена потопом, только огнем. Следовательно, призвав на землю Иуду, мы тем самым учиним потоп. Тогда получится, что Господь нарушил свое обещание. А если такое произойдет, множество людей утратят веру, ад переполнится и наступит конец света. Что не является нашей целью.
Брат Эберхардус покачал головой и сказал:
– Как ты умен, брат Сарториус!
Брат Сарториус скромно улыбнулся.
Брат Герретье сказал:
– Лучше всего представлял себе ад мастер Йерун из Хертогенбоса. Давайте завтра посмотрим в соборе на его картины и поймем, кого из нарисованных им в аду людей нам следует призвать.
– Так, может быть, мастер Йерун просто придумывал этих людей? – усомнился брат Ангелиус. – Придумки и фантазии суть пустоты, а пустоту призвать не удастся. Чтобы пустота разродилась хоть чем-то, ее следует наполнить.
Брат Герретье медленно покачал головой.
– Помните Стааса Смулдерса, стеклодува? Он говорил, что мастер Йерун ничего не придумывал: он видел все то, что рисовал. Видел собственными глазами. Более того… Стаас тоже это видел.
Тут всем троим стало не по себе, они принялись озираться по сторонам, ежиться, вздрагивая, будто от холода.
Брат Герретье неприятно усмехнулся:
– Те существа, которых он рисовал, и сейчас находятся среди нас, только мы их не замечаем. Стаас говорил, что вреда от них не больше, чем от обычных людей, а зачастую и меньше, и что все они подвержены обычным человеческим чувствам и порокам, а зачастую и добродетелям. Ибо иных пороков, чувств и добродетелей не предусмотрено Создателем.
– Так, может быть, нам просто ловить этих… невидимых? – спросил брат Ангелиус.
– Они еще не в аду, – сказал брат Герретье.
– Они же невидимые, как ты их поймаешь, – сказал брат Эберхардус.
Брат Сарториус вздохнул:
– Брат Герретье прав. Нам нужны адские создания. Но лучше всего – какие-нибудь обитатели ада. Только не Навуходоносор.
Через день брат Сарториус и брат Эберхардус стояли перед большой картиной мастера Йеруна и внимательно разглядывали фигуры, помещенные им справа от рая. Или слева, если смотреть с другой стороны.
– Выбираем кого-то, с кем можно поговорить, – предупредил Сарториус. – Быки, леопарды, мавры нам не подходят.
– А мавры почему не подходят? Они же вроде как люди, – спросил Эберхардус.
– Они могут не знать нашего языка, – ответил Сарториус. – Кроме того, еще не определено в точности, являются ли они просто потомками Хама или же это каким-то образом видоизмененные мартышки. А мартышка – зверь опасный! Сам помнишь, на что она способна в своей склонности передразнивать создания Господа.
– Мартышка и сама создание Господа, – сказал брат Эберхардус.
– Так и человек – создание Господа, – вздохнул брат Сарториус, – а посмотри, до чего он порой может докатиться…
Они замолчали и уставились на картину.
Брат Сарториус самонадеянно полагал, что просмотр запрещенной книги с мартышками в совокупности с принятием микстуры добродетельных не нанесет ему никакого вреда, ибо он сам по себе был девственным и цельным, как сама добродетель, и брат Герретье даже не нарисовал для него герба, поскольку не мог подобрать подходящих геральдических пороков, которые отвечали бы его характеру.
Но не поживет человек совершенно без греха, даже если сам он себе в этом не отдает отчета, и вот вместо того, чтобы сосредоточиться на образе лысого мудреца с книгой в руке и жуком под пяткой, монаха, задумчиво жующего солому (правда, он сидел в компании со свиньей в одежде аббатисы, но это не отменяло того факта, что все-таки он был монахом), или на худой конец негодяя с волынкой, горланящего песни, брат Сарториус нет-нет да поглядывал на обнаженную красавицу, которая куда-то брела, погруженная в мечты и помахивающая плоской рыбиной. Рыбина выпучила глаза, раскрыла рот, но, в общем-то, выглядела вполне довольной своей участью.
В образе этой женщины мастер Йерун запечатлел жену одного антверпенского рыцаря, которая была не добра и не зла, не глупа и не умна; внешне она была привлекательна, но острая на язык, умная и с деловой хваткой вдова Йерунова брата Яна. Гербертке так отозвалась о ней: «Ни рыба ни мясо», и это вдруг откликнулось в мыслях Йеруна как «ни горяч, ни холоден», а быть таковым – тоже своего рода порок, хотя и не слишком великий. Вот он и поместил ее среди прочих, недостойных ни райского тепла, ни адского пламени, куда-то в полупрохладное место, а представил обнаженной, как если бы мясо несло рыбу или же рыба сопровождала мясо.
Но брат Сарториус, несмотря на всю свою ученость, не думал в тот момент ни о рыбе, ни о мясе, ни о холоде, ни о жаре, ни о том, что бывают полупороки, которые от добродетели ушли, а до порока не добрались, вот и мыкаются где-то в промежутке. Он покраснел до корней волос, глаза его блеснули, и очень тихо брат Сарториус проговорил:
– Пойдем отсюда.
Действие микстуры оказалось слишком сильным, так что даже голос у брата Сарториуса
