и провел рукой по её разбитой коленке. Недавно Ива поскользнулась на лестнице.
— Чудно. Спасибо, что понимаешь.
Я посмотрел на друзей. Они пялились на нас, как на двух редких экзотических зверушек. Было ощущение, что я и Иволга облиты одной краской, и потому выделяемся на фоне происходящего.
— Вы так изменились, — заметила Лена.
— Ты это, больше к нам бывших не води, — отозвалась Ива. — А то так на переезд и не соберём!
Лена потупилась. Неловкое молчание тянулось по комнате, как жвачка, прицепившаяся к сапогу.
— Клёво посидели, — хмыкнула красноволосая. — Может, заново попробуем? Отметим отмену переезда?
— А надо? — пискнула Мила.
— Надо, — я решительно поднялся на ноги. — Рус, помоги принести стол из кухни!
* * *
Остаток вечера я бы назвал ломаной вечеринкой. Все старались вести себя, как обычно, но получилось только напиться. Мы с Русом затеяли какой-то глупый, никому всерьёз не интересный спор, Милка спряталась в экран телефона, Лена с Иволгой каким-то образом оказались на кухне, откуда вернулись довольно быстро и со странно весёлыми физиономиями. Поймите правильно: всё это я припоминаю только сейчас, спустя продолжительное количество времени. Может быть, и не было никаких странных улыбок, любопытных взглядов Лены. И Иволга не отлучалась в ванную, вернувшись оттуда с блестящими красными глазами.
Возможно ли, что та ночь — лишь мой пьяный бред, проявленный с неверной плёнки воспоминаний?..
Точно знаю, что разошлись все уже после полуночи. Мы с Иволгой забрались под одеяло, но прижиматься друг к другу не спешили. Маленькая легла на спину и уставилась в потолок. Я устроился на боку, наблюдая за ней.
— Что не так?
— Ты. Знаешь… Сегодня я узнала две вещи. Во-первых, ты спал с Леной, в марте. Во-вторых, ты готов по первой моей просьбе отдать плоды своего труда гопнику, дважды тебя избившему. Это и есть отношения? Это ты называешь любовью?
— Ив…
— Отвратительно. Мне отвратительно, и самое отвратительное во всей этой отвратительности то, что я тебя понимаю и прощаю. Потому что нет сил не простить, не хочется и не можется больше с тобой ругаться. И мы просто должны выспаться, а потом жить дальше, выстраивая на таком дерьмовом фундаменте что-то нормальное.
Наверное, следовало тогда довести этот разговор до конца. Но я до сих пор не могу представить, как это можно было сделать. «Прости» было бы недостаточно, от объятий Иволгу тошнило, а другие слова и сейчас вмерзают в нёбо, как только я вспоминаю наш разговор.
Выходит, в жизни есть вещи, после которых невозможно просто попросить прощения. Их нельзя объяснить и представить в выгодном свете. Предательство не оправдать ничем, кроме собственных низости и слабости. Оттого оно и связывает по рукам и ногам, делая тебя совершенно беспомощным перед чувством собственной вины.
Измене нет и не будет прощения. Она, может быть, со временем затрётся и потускнеет, но останется с вами навсегда, заледенев во взгляде преданного человека. И ты никуда от этого не денешься, пока измена не перетрёт нить ваших отношений.
И тогда, только тогда ты ощутишь, как холодно бывает в постели по утрам.
* * *
Нас разбудил звонок в дверь. Иволга вскочила первой, но я успел одеться быстрее.
— Кому неймётся в такую рань? — пробурчала мелкая.
— Сейчас выясним!
Я, наконец, добрался до двери и рывком распахнул её.
На пороге стоял приземистый лысеющий мужчина лет сорока. Дорогой, аккуратно выглаженный костюм сидел на нём, как влитой, но одутловатые щёки и выпирающий вперед живот говорили о сидячем образе жизни. Круглое, правильное лицо неуловимо напоминало мне кого-то, но кого — вспомнить было решительно невозможно.
— Здравствуйте. Чем могу помочь?
— Я… — начал было мужчина, но тут же замер, глядя через плечо.
Я обернулся. Иволга, возникшая в коридоре, медленно пятилась назад, шаря руками в поисках опоры. Казалось, из неё выпили всю кровь — настолько побледнела красноволосая. Губы Ивушки дрогнули, и тут я осознал, кого только что пустил на порог. Те же черты лица, почти одинаковые миндалевидные глаза.
— Папа?..
— Марина, поехали домой.
Глава 20. Недоступная
Этот день я запомнил на всю жизнь. Иволга подарила множество по-настоящему длинных суток, и всё равно именно в эти будто бы впихнули ещё пару часов. Вспоминая каждую минуту тридцатого июля, я не прилагаю никаких усилий: образы и слова сами всплывают на поверхность, оставляя горечь во рту и маленькие стёкла в глазах. Очистив их от эмоционального мусора, бережно укладываю на бумагу.
— К…Как?!
Ива продолжала пятиться, пока не уперлась спиной в холодную стену коридора. Отец красноволосой перешагнул порог, прикрывая за собой дверь.
— Я нанял частного детектива. Мы пообщались с проводниками, работавшими в день твоего побега, и узнали, что ты сошла в Новосибирске. Дальше след терялся, но детектив продолжал мониторить новости, базы полиции, больниц и моргов. Правда, они доходили до нас с запозданием в пару месяцев, так что только в мае я увидел тебя в списках посетителей одной из клиник.
«Мы давали паспорта, — вспомнилось мне. — Когда приходили проведать Милу, мы дали паспорта на проходной!»
— В общем, ещё какое-то время мы отслеживали твой путь до этого дома, — продолжал мужчина. — Ты ведь не думала, что сможешь прятаться всю жизнь?
Иволга, дрожа, поползла по стенке вниз — ноги её больше не держали, предательски сгибаясь в коленях и панически разбегаясь в стороны.
— Я-я-я не пойду!!!
— Пойдёшь, куда денешься.
Он плавной походкой пересёк прихожую, приблизившись к дочери. Про меня, оставшегося у двери, все сразу забыли. Отец навис над Ивой громадным мешком с катастрофой.
— Всё, птичка. Допрыгалась. Ты хоть представляешь, как я волновался?
— Мне насрать! — сквозь зубы прошипела Иволга. — Я с тобой никуда не…
— Марин, ну что ты, как заведённая?
Он протянул руку к плечу Ивы, та сжалась в стенку и сползла на пол совсем, будто оно прикосновение этого человека могло её обжечь или отравить.
Я не выдержал
