его налаживал. Они все загубят.
— Мне есть, где жить. Дом своим детям я и без твоих подачек построю. А бизнес у меня и свой неплохо процветает. Буквально сегодня хорошее дельце провернул. Жду чек от партнера Адель.
— Хочешь сказать, просто пошел и застрелил того мальчишку? Ради денег? Пусть Адель в это верит, Роман, их партнеры. Но не я. Я своего Камиля знаю.
— Ты ничего обо мне не знаешь, — выговариваю, делая шаг вперед. — Чем я дышу, чем увлекаюсь и от чего испытываю настоящий кайф.
— От нее, — ухмыляется он, кивая на медсестричку. — Ты же смотришь на нее, как на величайшую драгоценность в мире. Я такой взгляд лишь раз в жизни видел, Камиль. В глазах Захира Асманова, когда он смотрел на Настю. И ненавидел его за это. Сам не мог так ее любить. Презирал и его, и себя. Сейчас в Романе себя вижу. Он завидует тебе. Нравится ему твоя невеста. Сильно нравится…
— Я не понял, ты нас с братом поссорить хочешь? — Хмурюсь, сжимая кулак. — Не выйдет, господин Чеховской! Зря я дал тебе еще один шанс. Ты никогда не изменишься.
— Часы, Камиль. — Он будто вообще не слышит меня. — Те, что я тебе на шестнадцать лет подарил. Ты их не снимал. И в армии носил. Больше не надеваешь?
— У меня их в плену отняли.
— Я видел их у тебя после. Верно, с покойника снял? Свое вернул?
Все же заметит! Да, именно с покойника снял!
— Ты же все равно хранишь их. Много памяти в тех стрелках. Когда в следующий раз их в руки возьмешь, вспомни, что я говорил тебе, когда вручал.
— Я и сейчас все отлично помню. «Носи их с гордостью, сын. Не забывай, время скоротечно. Его не повернуть вспять. Стрелки неумолимо идут вперед, с каждой секундой приближая нас к концу пути. Поступай так, чтобы ни о чем не жалеть. Будь достойным человеком. Будь мужчиной».
Черт! А ведь он подарил мне их вскоре после того, как застукал нас с Адель. Символичный подарок с напутствием, которому я не придал особого значения. Всю жизнь помнил эти слова, в сердце нес, а только сейчас, когда сам вслух произнес, почувствовал, сколько смысла в них вложено.
Медсестричка шмыгает носом и отворачивается. Слезы прячет. Проняло девочку мою. У самого сердце екнуло. Даже в господине Чеховском что-то светлое видеть стал.
— Надеюсь, эти слова хоть как-то помогали тебе, — добавляет он, вставая с дивана. — Не выбрасывай их. Вдруг когда-то своему сыну передашь.
Мнется, видимо, не зная, пожму ли я ему руку. И по плечу похлопал бы, и обнял бы, да понимает, что сам себя лишил этого.
— Будьте счастливы, — коротко говорит и выходит из гостиной.
Медсестричка смахивает слезы, смотрит на меня остолбеневшего и тихо произносит:
— Он любит тебя, Камиль. Просто он такой человек. Жесткий, грубоватый. Но любит.
Не знаю, что ответить. Гоняю в голове его проклятое напутствие и вспоминаю, куда часы делись после того, как Ермакова мне их вернула. Кажется, в квартире где-то бросил. Надо забрать.
— Иди, — велю медсестричке. — Догони его. Узнай, чем болен.
— И что? Он богат, наверняка по всему миру врачей испробовал.
— Врачей, работающих за бумажки. У тебя знакомые профессора есть?
Она сглатывает и кивает:
— Есть. Один и в Америке практиковал, и в Европе.
— Вот и работай, док.
— А ты?
— Домой смотаюсь.
— Камиль… — взволнованно произносит она.
— Все хорошо. — Целую ее в висок. — Скоро вернусь.
— Зачем тебе домой?
— Квартиру свою на продажу выставить хочу. Кое-какие вещи заберу.
Она округляет глаза, перестав дышать. Забавная такая, как ребенок.
— Ладно, — пищит, провожая меня взглядом.
Непривычно без нее в машине, пусто. Даже музыку включать не хочется. Еду домой, переваривая этот короткий разговор и признавая, что веду себя, как тряпка. Когда родной папаша бросил, Чеховской всеми принципами пожертвовал, взяв меня из детского дома. Помню, что с ним сестра общаться перестала, бывшая женушка тоже за бугор свалила, напрочь забыв и о нем, и об Адель. Будто Чеховской какого-то прокаженного бродягу домой приволок, а не мальчишку-сироту.
Отворив дверь своей захламленной квартиры, морщусь от бардака. Отвык от этого сарая, иначе теперь его вижу.
Твою мать, неужели я когда-то сюда свою девочку притащил?! Еще и на грязном коврике у порога заставил ее спать! А когда ее тошнило, на беременность все списал. Да тут и меня мутить начинает.
Продвигаюсь вглубь, словно в чужой берлоге. Роюсь в кухонных шкафах, ворошу постель, тумбочки. В ванной нахожу два использованных теста с неизменными одиночными полосками. Какое счастье, что она не залетела от Глеба!
Рука замирает над запечатанной тест-полоской. На автомате сую ее в карман: вдруг пригодится. Я бы даже хотел, чтобы пригодилась. Медсестричка хорошей матерью будет.
Часы нахожу на кресле. Губы изгибаются в улыбке, когда беру их в руки. Те самые, что я с гордостью носил в школе, в колледже, в армии. За которые глотку перегрызть мог. И перегрыз, когда одна падла сняла их. Поклялся, что вместе с рукой оттяпаю. Сдержал слово, глазом не моргнув.
Эти часы стали целой историей. О мужестве, о зверстве, о героизме, о крови. Но главное — об отце и сыне.
«Искупление, Камиль… Он винит себя в недолгой жизни Насти. Не давал ей покоя. Думал, жесткостью и деньгами все можно решить. Оказалось, не все. Его детки-то в него натурой пошли. А ты другим был. Копией Насти. Бездомных котят домой таскал, бродяг подкармливал, за слабых в школе заступался. Он трясся над тобой, ограждал от той гадости, в которой его дочь с сыном чувствовали себя как рыба в воде…»
Надеваю их на руку с теми неизменно первыми эмоциями, с какими надевал впервые. Подарок от отца! Пусть не думает, что я, как Адель и Ромка, наследство ждать буду! Землю переворошу, а найду того врача, что из могилы его вытащит. Он еще увидит своих внуков. Потому что у него есть сын, которому на него не наплевать.
Не успеваю собрать оставшиеся личные вещи, как мне звонит брат. С Адель о Фазе так и не вышло поговорить. Не удивлюсь, если гребаный Шаман через брата полез узнавать, как все прошло. Этого азиатского наркобарона трудно вокруг пальца обвести. Один попытался, теперь в бегах.
— Камиль, тебя где черти носят?
— Не ори! Я дома. Скоро приеду. Что случилось?
— Ты сидишь? Если нет, то сядь. Сейчас охренеешь. Я только что с адвокатом трепался по поводу доли Ермаковой в клубе. Ты прикинь, у этой стервы есть наследники!
— Я
