знает ли он, что случилось на Перешейке, и он помотал головой.
– Панама отделяется от Колумбии, – сказал я.
Это был человек с известковой кожей, усталым голосом и гнилым дыханием, долетевшим до меня густой волной:
– Я пятьдесят лет продаю бананы на железной дороге, патрон. Пока есть гринго при деньжатах, на остальное мне плевать.
В нескольких метрах от нас Порфирио Мелендес получил следующую телеграмму: «КАК ТОЛЬКО ПОЛКОВНИК ТОРРЕС И СТРЕЛКОВЫЙ БАТАЛЬОН ПОКИНУТ КОЛОН ОБЪЯВЛЯЙТЕ НЕЗАВИСИМОСТЬ ПАНАМЫ». В здании железнодорожной компании раздавались звонки, стрекот, напряженные голоса, стук каблуков по деревянным полам. Хосе Габриэль Дуке, владелец и главный редактор Star & Herald, дал тысячу долларов на свершение революции в Колоне, и Порфирио Мелендес принял их незадолго до того, как на телеграф компании пришло следующее послание: «СВЯЖИТЕСЬ ПОЛКОВНИКОМ ТОРРЕСОМ ТЧК СКАЖИТЕ РЕВОЛЮЦИОННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО ПРЕДЛАГАЕТ ДЕНЬГИ СОЛДАТАМ И БИЛЕТЫ БАРРАНКИЛЬЮ ТЧК ЕДИНСТВЕННОЕ УСЛОВИЕ ПОЛНАЯ СДАЧА ОРУЖИЯ И ОБЕЩАНИЕ ВЫЙТИ БОРЬБЫ».
«Он никогда не согласится», – сказал Порфирио Мелендес. И он был прав.
Торрес устроил лагерь на улице Френте. Хотя это слишком громкое слово для палаток, поставленных на разбитой и вздыбленной мостовой. Прямо под салуном 4th of July и ломбардом Maggs & Oates расположились пятьсот солдат и, что вызывало живейший интерес, несколько вполне респектабельных женщин. Поутру они уходили и возвращались с котелками речной воды, беседовали между собой, тщательно сдвигая ноги под юбками и прикрывая рот рукой, когда смеялись. Так вот, в этот импровизированный лагерь пришли два посланца Порфирио Мелендеса, безусые юнцы в плетеных сандалиях, которым пришлось по дороге пялиться на коровьи лепешки, поскольку поднять взгляд на солдатских жен они стеснялись. Полковник Элисео Торрес взял из их маленьких рук письмо, второпях написанное на бланке железнодорожной компании. «Панамская революция хочет избежать бессмысленного кровопролития, – прочел полковник Торрес, – и, руководствуясь этим духом примирения и будущего мира, предлагает вам, многоуважаемый полковник, сложить оружие без всякого ущерба для вашего достоинства».
Полковник Торрес вернул вскрытое письмо более молодому из двух посланцев (на полях остались жирные следы пальцев). «Скажите этому предателю, чтоб засунул революцию себе в жопу», – ответил он. Но потом передумал: «Нет, постойте. Скажите, что я, полковник Элисео Торрес, передаю: у вас есть два часа, чтобы освободить пленных генералов в городе Панама. В противном случае стрелковый батальон не только сожжет Колон, но и станет расстреливать без суда и следствия всех гринго, которые ему попадутся, включая женщин и детей». Господа присяжные читатели, к тому времени, как этот ультиматум добрался до железнодорожной компании, к тому времени, как самое чудовищное сообщение, что ему приходилось слышать в жизни, достигло ушей полковника Шейлера, я уже закончил беседу с продавцом бананов и прогулку по порту, уже увидел мимолетный блеск дохлых рыб, плававших боком у кромки пляжа, уже перешел пути, наступив ногой на рельсы и почувствовав при этом детскую радость, словно мальчишка, тайком сосущий большой палец, и теперь шел к улице Френте и втягивал воздух осажденного пустого города, воздух дней, меняющих историю.
Полковник Шейлер тем временем вызвал американского вице-консула в Колоне, мистера Джесси Хаятта, и они вдвоем решали, стоит ли верить угрозам полковника Торреса или это просто бравада загнанного политикой в угол человека. Решали они недолго (образы детей с перерезанным горлом и изнасилованных колумбийскими солдатами женщин быстро пришли на ум). Так что несколько секунд спустя, пока я проходил мимо контор – еще не зная, что там происходит, – вице-консул Хаятт уже отдал распоряжение, и его секретарь, который не говорил по-испански, хотя прожил в Панаме больше двух лет, взбирался по лестнице, чтобы махать с крыши сине-бело-красным флагом. Теперь я думаю, что подними я тогда голову – увидел бы этот флаг. Но неважно: флаг, не нуждавшийся в моем свидетельствовании, развевался во влажном воздухе, а полковник Шейлер тем временем отдавал приказ, чтобы всех уважаемых американских граждан переправили в склад компании; броненосец «Нэшвилл», громко шумя котлами и взбивая карибскую воду, пришвартовался в колонском порту, и семьдесят пять морских пехотинцев, одетых в безупречно белую форму – сапоги до колен, винтовки наперевес, – сохраняя идеальный порядок, сошли на берег и заняли позиции в здании склада, на товарных вагонах, под въездной аркой, готовые защитить американских граждан от любого нападения. С другого конца Перешейка последовала немедленная реакция: узнав о высадке, доктор Мануэль Амадор встретился с генералом Эстебаном Уэртасом, тем, что арестовал генералов Товара и Амайю, и они решили отправить революционные войска в Колон с целью помочь морпехам. Не было еще и девяти утра, а шизофренический город Колон-Эспинуолл-Гоморра уже напоминал готовую взорваться пороховую бочку. Он не взорвался в десять. Он не взорвался в одиннадцать. Но примерно в 12:20 полковник Элисео Торрес явился на улицу Френте и под звуки горна приказал стрелковому батальону выстроиться в боевой порядок. Он намеревался уничтожить морских пехотинцев с «Нэшвилла», захватить немногие поезда, оставшиеся на вокзале, и пересечь Перешеек, чтобы подавить мятеж предателей родины.
Полковник Торрес утратил слух: часы, по своему обыкновению, продолжали невозмутимо идти; примерно в час дня из ставки приехал генерал Алехандро Ортис и попробовал разубедить его, но полковник Торрес будто не услышал; генерал Орондасте Мартинес предпринял попытку в 13:30, но Торрес предпочитал оставаться в параллельной реальности, куда не долетали доводы рассудка.
– Все гринго уже под защитой, – сказал генерал Мартинес.
– Ну не под моей же, – ответил Торрес.
– Женщин и детей посадили на нейтральный пароход, – сказал Мартинес. – Он стоит на рейде. Вы выставляете себя на посмешище, полковник Торрес, а я пришел не дать вам окончательно потопить свою репутацию.
На «Нэшвилле», пояснил Мартинес, заряжены все орудия – и целят они в лагерь стрелкового батальона.
– «Картахена» сбежала, как заяц, полковник, – продолжал он. – Вы с вашими людьми остались в одиночестве. Полковник Торрес, прошу вас, проявите благоразумие. Скажите своим солдатам «вольно», спасите их жизни и позвольте пригласить вас выпить в отеле «Швейцария».
Эти предварительные переговоры на душном полуденном зное, пока солдаты, казалось, усыхают под солнцем, как фрукты, длились сто пять минут. За это время полковник согласился на встречу на высшем уровне (на высшем уровне отеля «Швейцария», стоявшего тут же через дорогу), выпил в ресторане три стакана сока папайи, съел целый арбуз и еще успел пригрозить генералу Мартинесу пристрелить его как отступника родины. Его адъютант не съел ни кусочка, потому что ему ни кусочка не предложили, а заговорить без разрешения он как младший по званию не мог. Тогда к переговорам снова присоединился генерал Алехандро Ортис. Он изложил полковнику Торресу ситуацию: стрелковый батальон остался без командования; генералы
