Маева потрясенно попятилась:
– Я ничего такого не делала. Почему вы вините меня?
Биргит прищурилась, выпятив нижнюю губу:
– «Ах, пастор Кнудсен, я невинная овечка. Я никогда не связалась бы с дьяволом и никогда не стала бы произносить его имя». – Она презрительно усмехнулась. – Унна все видела. Видела твоего полюбовника-волка. И как ты побежала к нему в лес.
Маева расправила плечи. Да как они смеют?!
– Мне очень жаль, Унна, что у тебя заболела рука. И мне очень жаль, что вы все проделали такой долгий путь на ночь глядя лишь для того, чтобы высказать беспочвенные обвинения.
Биргит выпрямилась в полный рост, стараясь казаться выше, но Маева все равно возвышалась над ней.
– Сколько же в тебе наглости, фру Альдестад. Проникнуть в нашу деревню по следам большого горя, притвориться женой бедного рыбака. Притвориться, что ты такая же, как все мы. Крестить свое дьявольское отродье в Божьем храме. – Биргит обернулась к остальным в ожидании поддержки, но женщины неловко топтались на месте и отводили глаза, явно смущенные дерзостью своей предводительницы. – Мы пришли к тебе, принесли угощение от чистого сердца, выполняя свой христианский долг, и так-то ты нас встречаешь, так-то ты отвечаешь на доброту?
Маева чуть сгорбилась:
– Но вы пришли без приглашения, ворвались в дом… обвинили меня, что я прокляла Унну…
Почувствовав, что Маева дает слабину, Биргит бросилась в наступление:
– Будучи христианкой, я прощаю тебя, но не прощу черную неблагодарность. – Она сделала женщинам знак, чтобы те вошли в дом и поставили свои горшки и кастрюли на стол. – Я хочу лишь одного: чтобы ты обрела Иисуса в сердце своем, Маева. И чтобы это дитя выросло в праведной вере и всей душой обратилось к Богу. – Она наклонилась над Лейдой. – Можно ее подержать?
Маева с трудом удержала проклятие, рвущееся с языка. Она еще крепче прижала к себе малышку.
– Она сегодня капризная… Я только-только сумела ее убаюкать.
Биргит усмехнулась:
– Да, материнство – нелегкое дело. Малые детки далеко не всегда милые ангелочки.
Маргрит кивнула:
– Хотя мы как-то справились, вырастили детей и, слава богу, все живы.
Биргит выразительно на нее посмотрела:
– Не все, Маргрит.
Наступила неловкая тишина, словно в комнате вдруг появился незримый дух Марен Иннесборг.
Двенадцатилетняя Унна проговорила по-детски невинно:
– Хорошо, что за это поплатится та, другая ведьма. Ее повесят, да, мама?
Пропустив слова дочери мимо ушей, Биргит подошла к камину.
– П-прошу п-прощения, – запинаясь, проговорила Маева. – Что она сказала?
Биргит обернулась к ней с улыбкой на тонких губах. В пляшущем свете свечи ее лицо казалось зловещим и хищным.
– Ты разве не слышала? Нильс Иннесборг ищет принадлежащую ей вещь – улику для подтверждения ее вины.
– Какую улику?
– Черную книгу, – небрежно промолвила Биргит. – С заклинаниями и проклятиями… книгу волшбы, которая будет служить доказательством, что она ведьма. Как только книга найдется, ее сразу признают виновной.
– В колдовстве? Но это нелепо. А как же суд? Как же свидетельства от… от…
– От тебя? – Фру Вебьёрнсдоттер понизила голос. – Такая помощь станет последним гвоздем в ее гроб. – Она махнула рукой дочери и обратилась к остальным женщинам: – Ищите по всему дому. Она может быть где угодно.
Маева застыла с открытым ртом, глядя, как незваные гостьи громят ее дом: открывают шкафы и буфеты, выдвигают ящики, переворачивают корзины, вытряхая из них все содержимое, роются в постельном белье и швыряют его на пол. Унна поднялась по лестнице и скрылась из виду на втором этаже.
– Что, бога ради, вы делаете? – воскликнула Маева.
– Именно Бога ради, – сказала Биргит. – Мы пришли во имя Господа, по неофициальной просьбе магистрата.
– Вы не имеете права… я вас не приглашала…
Маргрит Хельмсдоттер указала на большую кастрюлю, стоявшую на столе:
– Мы принесли тебе суп. Посуду вернешь, когда в следующий раз будешь в церкви.
Кто-то пробормотал:
– Или придешь на повешенье.
Биргит ухмыльнулась, но попыталась это скрыть:
– Колдовство по-прежнему считается преступлением, равно как и акушерская практика без разрешения. – Она покачала головой в притворном сочувствии. – Да, мы все в свое время прибегали к услугам старухи. Но на этот раз все иначе.
Маева придержала язык, уже зная, что сейчас скажет Биргит.
– На этот раз старая ведьма убила невинное дитя и его бедную мать. В ту же самую ночь, когда это дитя появилось на свет. Похоже, вы обе: и ты сама, и твое дьявольское отродье… – Она ткнула пальцем в Лейду, почти прикоснувшись к ее груди. – Появились в Оркене вслед за трагедией и смертью. – Она спокойно расправила юбку. – Твоя ложь никого не обманет, а меня уж тем более.
Маева собралась возразить, но Биргит подняла руку, не давая ей заговорить:
– Она должна быть наказана по закону людскому и Божьему. Если мы найдем ее черную книгу, ее повесят, согласно государственному указу. – Она многозначительно помолчала и добавила: – Если мы не найдем книгу, дознаватели приедут в Оркен, чтобы нас опросить. И нам есть что сказать, верно, дамы?
Маева хорошо поняла смысл угрозы.
Она наблюдала, как добрые женщины продолжают громить ее дом, переворачивая все вверх дном, и лихорадочно вспоминала ту ночь, когда родилась Лейда. Может быть, Хельга и вправду оставила книгу здесь? Нет, это вряд ли… Маева давно бы ее нашла. Но ей все равно было страшно, и страх нарастал с каждой минутой.
Сверху донеслись торопливые шаги, Унна вышла на лестницу и свесилась через перила:
– Мам, я нашла что-то странное.
Все женщины, включая Маеву, застыли.
У Биргит загорелись глаза:
– Книгу?
– Нет. Вот это. – Она перекинула через перила краешек розового одеяльца, сшитого из крошечных треугольных лоскутков.
Маева резко втянула в себя воздух.
Маргрит вскинула руку и забрала одеяльце у Унны.
– Какой странный узор… Что это за ткань? Слишком тонкая, явно не для тепла. – Она отдала одеяльце Биргит, которая поднесла его к свету свечи. Сияние пламени просветило его насквозь.
Маева бросилась к ней:
– Пожалуйста, осторожней. Оно очень нежное…
Биргит быстро отдернула руку, чтобы не дать ей забрать одеяльце, при этом ее острый локоть попал Лейде прямо по голове. Женщины, все как одна, тихо ахнули. Лейда пронзительно завопила. Женщины поморщились и отвернулись, не желая то ли смотреть, то ли осуждать свою предводительницу. Маева склонилась над дочерью, шепча ей на ухо слова утешения.
