на санках! Кузен, — обернулась она к поручику, — ну не будьте же таким вечно занятым букой, как Алексей или любезный мой дяденька Владимир Исаакиевич, уделите мне и вашей очаровательной… — она игриво прищурилась, — …знакомой немного времени! Софья, скажите, ведь он и правда вечно занятый бука? Особенно после того, как дяденька отдал ему эту… новую сыскную полицию. Чему вы так дивитесь, Алекс, братец писал мне с дороги, как ему не терпится увидеть, что вы придумали!
Она щебетала свободно и действительно по-дружески, а я подумала…
— Да, ваше императорское высочество, — пролепетала я. — Да, я обещаю.
— И умоляю, не надо титулов! — воскликнула цесаревна. — Мы с Алексом вместе росли… Просто Ольга! О, начинается!
Она повернулась к сцене, я отмечала, как непохожа непосредственная и открытая цесаревна на забитых и вымуштрованных пансионерок и думала…
Обеспокоенная Софья тронула меня за руку. Я моргнула, голос пропал. То, что мне нужно сделать прямо сейчас, безумие. Погас свет, заиграла музыка, занавес пополз вверх, я поймала взгляд Ягодина и решилась.
— Поручик… мне нужно в академию. Срочно, — выдохнула я, боясь спугнуть стоящую в памяти картинку. Она могла оказаться фальшивкой, еще одним ложным следом, ошибочной версией. — Не спрашивайте ни о чем, я сначала должна проверить.
Может быть, я в очередной раз заблуждаюсь? Совершенно точно прежде я искала то, что нужно, абсолютно не там.
Я опасалась многого. Например, что Ягодин поведет себя как отец Павел. Как Ветлицкий. Как Алмазова. Как кто угодно, кому я позволила себе хоть немного поверить, но он понимающе кивнул и наклонился к цесаревне, что-то ей прошептав.
— Правда? — Синие глаза Ольги округлились. — Софья, вы тоже заняты в полиции? Как любопытно!
Цесаревне стало не до оперы. Весь ее интерес переключился на нас, и я предположила, что она не прочь отправиться с нами, но Ягодин спас положение, опять что-то ей шепнув, и Ольга надулась, но кивнула.
— Я все расскажу вам, Ольга, обещаю, — сказала я, и мы стали пробираться к выходу. — Она просто чудесная, — вырвалось у меня, когда мы оказались в пустом коридоре, а из зала грянула музыка.
— Она прекрасная, — согласился со мной поручик, а я-то посчитала, что он не расслышал мои слова, — вот увидите, и наследник, цесаревич Алексей, ее младший брат, очень милый и искренний.
— Наследник? — выпалила я и прикусила язык. Младший брат этой девочки?.. Эти… эти… собирались убить ребенка?
— Да, он большая умница, его величество может гордиться им, ему всего четырнадцать, но он уже изучает математику и экономику по программе университета, — поведал поручик, пока мы бежали по лестнице, повергая в ужас разодетых служителей. — Что все-таки произошло?
Я помотала головой. Не сейчас, я не хочу еще раз облажаться, а я могу… и скорее всего, ошибаюсь снова, и какое счастье, что цесаревна не истеричка, а умная девочка.
То, что я запросто болтала с дочерью правящего монарха, что она лично пригласила меня к себе и впечатлилась тем, что я делаю — а что я делаю? — до меня дошло только тогда, когда экипаж летел к проклятой академии.
— Александр, — я впервые обратилась к нему по имени, и, черт возьми, обоим нам это было приятно. — Все, что вы делаете для меня… спасибо.
Потому что у меня рвались совсем другие слова. Я хотела потребовать от него клятвы, что он не станет разить меня в спину в самый неподходящий момент. Что я могу хотя бы немного на него положиться. Что я устала постоянно ждать предательства, покушения, дрянных событий. Но я никогда не сказала бы этого вслух и никогда бы не попросила таких заверений, потому что я знала — все мне солгут. К сожалению, но это правда.
Мы так заколотили в дверь академии в четыре руки, что Аскольд, наверное, принял решение немедленно скрыться, но передумал и отпер засов, и мы понеслись к дортуарам, и что там сделал Аскольд — было неважно. Я полагала, что кинулся прямо к Мориц, но плевать мне было на академию.
Я ворвалась в дортуар, бросилась к тумбочке возле кровати Лариной. Кто-то вел меня или Ларину, или юную цесаревну своей рукой, кто-то влиятельный, могущественный и справедливый. Тот, кто однажды пришел помочь людям, а нынче проникся моими свершениями и помог почти отчаявшейся мне.
Девочки проснулись, я замотала головой. Я перелистывала тетрадки, ища главное, основное… Не то, это чужая тетрадь, и это, Ларина у всех собирала конспекты и переписывала, вот же она въедливая…
Есть.
Это была тетрадка по изящной словесности, и я сразу увидела: заглавная «М», строчная «р». Конечно, именно в этой тетрадке тот, кто должен был следить за почерком воспитанницы, закрыл глаза на изъяны каллиграфии.
«Любезный дядинька…»
И на грамматические ошибки. «…В доме дядиньки, покойного купца Кирпичева…» Алмазова всем была хороша, и увы, она ускользнула, но на безнаказанность мог надеяться лишь ее наивный пронырливый брат. Даже не проверивший, что Анна написала под его диктовку, и оставивший мне такую улику. Недальновиден Алмазов для заговорщика. А я — ну, до классного опера мне расти и расти, и если бы не цесаревна, напомнившая мне про «любезного дяденьку», шансов сбежать у Алмазовых стало бы больше в десятки раз.
— Всем спать, — приказала я, взяла тетрадки Алмазовой и вышла из дортуара, закрыв за собой дверь.
Поручик меня терпеливо ждал. За все время существования академии ни один молодой красивый мужчина его возраста и положения не пересекал этот чертов порог, и если бы старшеклассницы узрели Ягодина, перестали оплакивать Алмазова, но тогда бы я за свою жизнь не дала и ломаного гроша.
— Александр, — я протянула ему тетрадки, он с удивлением принял их, — задержите Эраста Алмазова вместе с его сестрой. Они сегодня покинули академию, возможно, и Петерштадт, и направляются в обитель — или нет, но отец Павел, преподаватель академии, и особенно архимандрит Терентий дадут вам больше информации. Это Анна Алмазова под диктовку своего брата написала письмо, то, подметное, по которому обвинили и Лопухову, и Бородину. Сличите почерк, и у вас не останется сомнений. Прикажите их задержать, и оба, и Эраст Алмазов, и Анна Алмазова, расскажут многое, если не все.
У тебя полномочия, парень. Действуй. Я поднялась на цыпочки и невесомо коснулась губами его щеки. Вот так, и в гробу я видела, козочка, все правила этикета.
Я вернулась к себе во Вдовий флигель — кончен бал, а я Золушка, но вместо бесполезной в общем-то туфельки я оставила принцу то, что позже нарекут вещественными доказательствами. Сам того не зная, Александр Ягодин делал первые шаги
