бы даже и забыть — и я бы тоже забыл, с удовольствием, только вот эта клятая деталь мне сейчас карман насквозь проморозит.
На трупе не было сквозника. Может и был когда-то, но его забрали. Только вот Флористан заслужил своё прозвище не зря: у него было несколько артефактов связи. Один он вечно таскал в карманах — на случай связи с «безопасными контактами». Второй, куда более мощный сквозник должен быть где-то в Водной Чаше — и её-то мне и нужно, только вот во всех комнатах, куда я заглядывал, ничего подобного нет.
Кресло двигали, статуэтки на каминной полке переставляли, кое-какое оружие висит кривовато. Пустошник додумался до того же, что и я: больше всего старина Флористан любил эту комнату, часто в ней вечерами один посиживал, стало быть, Чаша тут…
Просто убийце не хватило времени, а может, сообразительности. Посмотрим, как с этим делом у меня.
Не в стенах, нет, и сложного тайника не будет: Чаша должна быть под рукой. Значит, ещё и открывается просто. И я не могу себе вообразить, чтобы Флористан таскал тяжёлую, наполненную водой Чашу туда-сюда к креслу — а наверняка он сидел где-нибудь в одном из этих уютных, массивных креслиц, когда беседовал с клиентами. Я уселся на кресло хозяина. Камин, столик, оружие перед глазами. Вряд ли Старый Лис стал бы размещать рычаг среди любимой коллекции. Пушистый ковёр… нет, пол вряд ли.
Остаётся пузатая бочечка под книжной полкой. Изрядная бочка на колёсиках, в которой скрывается бар. Дверка приоткрыта — я распахнул её и удостоверился, что бутылок внутри с годами не поуменьшилось. И вкусы у Старого Лиса остались прежними… Только вот зачем бару колёсики, если вдуматься?
А перемещается бочка для такой заполненной штуки слишком легко и следов по ковру не оставляет. Какой-то воздушный артефакт на днище — чтобы хозяину было просто катить штуковину туда-сюда. Так и сидел вечерами: в руках какой-нибудь пугач с Пустошей, рядом — бар, на столике — налитый на четверть стакан виски…
Рычагов или артефактов контроля маскировки на бочке или внутри неё не обнаружилось. В духе старины Флористана — разметить открывающий артефакт где-то в стороне.
К примеру, в чучеле белой лисы, которое скалится из угла. Или на столике с неординарной коллекцией книг. Сборничек стихов — не просто сборничек. «Поэма о Белом Лисе» — писана Тадэо Стимфереллом, предком Хромца. И на обложке — изображение лисицы, обвившей хвостом клинок.
А книга о Пустошах написана Нерейсом Хоррелом — тем самым магнатом, который стал основателем Братства Равных. Старинное издание, явно подарок.
В атласе закладка на особой карте — трюфельной карте Кайетты.
Но покоя мне не даёт другая книга. Книга, которую я видел годы назад на этом же столике, но раньше не задавался вопросом — зачем в этом доме Флористану свод законов Ирмелея? Да ещё такого вида, будто он их тут читает?
Я распахнул книгу — механизм был внутри. Стрелки-ключики и четыре значка: рыжая лиса бежит, белая — плещется в воде, чёрная — выглядывает из норы, огненная накрылась хвостом.
Обе стрелки указывали на огненную.
— Посмотрим, что у нас с водичкой, — пробормотал я, передвигая обе стрелки на белую лису.
Верхнее дно бочки плавно убралось вбок. Водная Чаша была плоской — и вмурованной прямо в бар, с самого верха, так что и не заметить разницу.
В воде, невинно поблёскивая, расположился сквозник.
— Боженьки, — выдохнул я, прибирая его в карман. — Это ж надо было так заморочиться.
Призрак Флористана похихикал откуда-то из-за плеч и завернул что-то про обычаи лисиц. Но я не слушал. Оглянулся, прислушался — никого? Потянул из кармана другой сквозник — свой собственный, ледяной и наливающийся синим из-за долгого вызова.
Воды Чаши невинно булькнули, принимая новый груз. Всколыхнулись и пропустили будто бы обрывок разговора:
— …продать товар первого сорта…
Потом насмешливо зашипели — что, большего ждал? Улеглись.
Не было ничего — ни лица связного, ни хоть чьего-нибудь голоса.
Ничего и не было нужно.
Я знал этот сигнал — особый сигнал Гильдии. Похожий на случайный обрыв связи или ошибку работы сквозника. «Товар первого сорта» — глава конторы, куда тебя внедряют. Любое слово вместе с этим сочетанием — приказ убрать.
Гильдия повышала ставки для своей «крысы».
Гильдия приказывала убить Гриз Арделл.
ГРИЗЕЛЬДА АРДЕЛЛ
— Сон пошёл вам на пользу, но Аманда говорит, что вставать пока ещё рано. И в любом случае, вам пока нельзя покидать комнату. Это небезопасно, да и мы ещё не придумали, как обставить ваше пробуждение.
Касильда Виверрент полусидит на васильково-синих подушках. Улыбается — уже не такая мраморно-белая, но всё ещё похожая на принцессу из сказки.
— Скажем, господин Шеннетский демонстративно отбывает из замка. А через несколько часов к чёрному входу тайно прибывает некто, закутанный в чёрный плащ. Высокий и статный… возможно, ваш устранитель не откажется сыграть эту роль. Пятнадцать минут — и он таинственно исчезает. Всё будет выглядеть так, словно вы всё-таки нашли способ… узнали имя.
«Лучшего из людей», — невольно отдаётся внутри Гриз, и та спешит уделить внимание розам. Розы тащат служанки к комнате госпожи: «Она любит цветы». Приходится заносить внутрь, расставлять по вазам, проверять — нет ли в букетах веретенщиков или на листьях — опасной бирюзовой пыльцы.
— При дворе много статных и красивых, — Касильда ласкает белые лепестки, — и мне приписывают романы с многими из них. Не удивляйтесь, за годы своего брака я привыкла…
«Быть в сюжете», — а вот теперь это голос Эвальда Шеннетского, и Гриз отмахивается от голоса простым «лгать».
— Я должна перед вами извиниться. За то, что я не назвала его сразу. Простите, что подвергла вас этому испытанию — я была в вас уверена, но Эв…
«Эв», — произносит она мягко, будто целуя самое имя. Разительная противоположность с холодным, брезгливым «мой муж» раньше.
— Понимаю. У господина Шеннетского свои пути.
— Он разве не просил вас звать его по имени? — смех у неё — печальная флейта. — Должен был. Мы с ним часто о вас разговаривали, и знаете… он восхищается вами.
— Часто разговаривали? — сколько же всё-таки времени за ней следят?
Касильда понимает вопрос иначе.
— Когда удаётся поговорить. Он здесь не так часто — дела государственные, — («клятые бумаги, секретные донесения и заговоры», — уточняет голос Шеннета в памяти). — Но он старается выбираться… насколько может.
Белая роза в её пальцах. Касильду Виверрент всё же тяготит это. Ежедневное, въевшееся в кожу, отравившее кровь притворство. Когда не можешь улыбнуться даже мужу в присутствии слуг.
— Мой
