матери. Её сын до сих пор оплакивает её потерю. Эта женщина хотела лишить жизни и тебя, ей не нужны были свидетели. Хорошо, что я появился вовремя. — полицейский распалился в душе и уже не испытывал чувства жалости к Кравцову. — Лежишь сейчас и мямлишь— то помню, то не помню… А ведь прекрасно понимал в тот момент, что соглашаешься не на простую шутку, а на что-то противозаконное. Телефон он решил купить! За счёт убийства человека! И отвечать будешь по закону за свои действия!
Рафик видел, как на шее парня запульсировала артерия, а из глаз полились слёзы. Лёха лежал опутанный проводами, прозрачными трубками капельницы и бесконечно жалел себя, свою мать и ту, неизвестную женщину, с которой так беспечно расправился. Всё можно изменить— жизнь, поведение, можно постричься в монахи, уехать в глухую деревню, да хоть на Марс, но что сделать с больной душой и совестью?
— Мой номер телефона на тумбочке. — сухо сказал Рафаэль. — Если что всплывёт в памяти, позвони.
Шестое чувство подсказывало полицейскому, что всё не так просто и радужно с тёмной фигурой мадам и невзирая на то, что на руках появился портрет неизвестной, найти её будет не так-то просто. Прежде всего необходимо выяснить зачем нужна была смерть или Гульбанкина или Светланы Еськовой. Они изначально предполагали, что женщина погибла случайно, собственно всё на это и указывало, и отравить хотели именно Гульбанкина. А Эдуард Аркадьевич, в свою очередь, планомерно уничтожал своих приятелей, с которыми сидел за одним игровым столом. Может быть именно он укокошил свою сожительницу, чтобы отвести от себя подозрения? Что-то тут не вязалось. Рафик вспомнил запись допроса французского таксиста, который подвозил предполагаемого убийцу к дому Троепольского, там тоже фигурировала женщина. А может некая дама мочит всех этих граждан, а Гульбанкина умело подставляет. Кто эта мадам? Зачем она делает это? Что ею движет, и ждать ли новых убийств? Так и случилось, как предвидел полицейский— почти безликий портрет женщины ничего не дал. Его показывали некоторым участникам этой драмы, но все качали головой, отрицая знакомство и лишь у Гульбанкина на лице мелькнула тень узнавания, однако через пару секунд он также как все пожал плечами.
— Вроде я когда-то видел это лицо. А может я что-то путаю— он ещё раз внимательно изучил картину, скоро повернулся к следователю с разочарованной миной. — Нет, я не помню эту женщину. А кто она?
— Предположительно это она наняла официанта принести отравленное вино к застолью.
— Но зачем? Может быть она соперница Светочки в амурных делах?
— Вы уже не рассматриваете версию, что отравить хотели именно вас?
В кабинете стояла невыносимая жара, как назло снова сломался кондиционер. Рафаэль закрутился и совсем забыл вызвать мастера, пришлось позаимствовать у соседей старый вентилятор, который монотонно шумел навевая тоску и дремоту. Рафик разглядывал подозреваемого исподтишка, тем временем перекладывал бумаги на столе. Он видел, что время, проведённое в камере, не прошло даром для бизнесмена— тот оброс, постарел и выглядел, как застиранная тряпка. На замечание полицейского Гульбанкин зло огрызнулся:
— Я ничего не собираюсь рассматривать. Это дело ваше. Прежде вы докажите, мою причастность ко всем этим смертям, и какой мне интерес в том!
— Изобличающих улик полно. Вас видели на месте преступления Сатырова и Левченко, этого уже достаточно, чтобы закрыть вас надолго по полной программе.
— Как я могу доказать свою непричастность? — устало спросил Эдуард Аркадьевич.
— Только чистосердечное признание и сотрудничество со следствием.
— О, Боже! — Гульбанкин закатил глаза и молитвенно сложил на груди руки.
В кабинет вошёл Шапошников и вклинился в допрос, как будто всё время находился рядом и знал, о чём шла речь.
— Вы оказались правы— Родион Караваев действительно существует. Он проживает в Санкт-Петербурге, работает в русско-японской компании. Всё так кроме одного— он не имеет к убийствам никакого отношения. Мы проверили его алиби. Во первых: он не выезжал не только во Францию, но и за границу вообще, когда произошло первое убийство Константина Троепольского в городе Байонна. Во вторых: в те дни, когда были совершены другие преступления он находился в своей компании. На территорию этого предприятия без пропуска не попасть, а Караваев этот документ потерял и уже больше месяца оставляет свой паспорт при входе. Он никак не мог выйти, а потом вернуться незамеченным, потому что охрана записывает не только дату, но и время, которое сотрудник провёл на территории охраняемого объекта.
— Но он хотя бы подтверждает тот случай с проигрышем?
— Подтверждает. А что с этого толку? — Шапошников повторил ещё раз, как для тупого ученика. — У него есть алиби, а у вас его нет.
Когда в камере с лязгом захлопнулась дверь Гульбанкин взвыл в душе от отчаяния. Если бы не сокамерники, которые с любопытством уставились на него, он заскулил бы в полный голос. Рухнула последняя надежда на то, что этот кошмар и ужас прояснится. Он и сам толком не понимал, что ждал от этого Родиона, но почему-то верил, что именно он может пролить свет на происходящее. Эдуард завалился на свою шконку и закрыл глаза. Он снова и снова перебирал в памяти то настоящее, то прошлое и никак не мог уцепить ниточку, дёрнув за которую можно распутать весь клубок. Благо в камеру не селили оголтелых, отмороженных уголовников, никто не выражался, не блатовал и не куражился. Публика соседствовала пёстрая, но не беспредельная. Силком в душу к интеллигентному Гульбанкину никто не лез, у него была возможность отключиться от монотонного говора соратников по камере и углубиться в собственные мысли. Лишь одно напрягало — тяжёлый дым от дешёвых сигарет. Гульбанкин вдруг подумал, что идёт тем же путём, что и его дед, который отсидел в сталинских лагерях ни за что, по навету односельчанина полный срок. Неужели и ему уготована такая судьба? Эдуард реально оценивал свои силы, и отдавал себе отчёт в том, что не выдержит этот путь, просто сдохнет, как собака в колонии строгого режима, а за те деяния, которые ему приписывают, срок светит немалый. Только одно приходило на ум: надо откупаться! Вот именно сейчас и пригодятся царские червонцы! Не на то он планировал потратить этот капитал, ох не на то! Но выхода другого он не видел. Эдуард Аркадьевич не представлял, как это будет выглядеть технически, кто передаст деньги и кому? Подкупать надо всех и судью и прокурора, а может быть всех присяжных? Кому довериться в этой ситуации? От всех этих мыслей снова начало барахлить сердце. Он очередной раз подумал, как жаль, что встретил
