берегу небольшой реки под названием Харпет. На две мили к югу, до подножия невысокого горного хребта, тянулась открытая равнина. Через горы вела дорога, по которой мы пришли. С обрывистого северного берега реки равнина была видна как на ладони. На высоком берегу оставили обоз (ради безопасности); там же расположился генерал Шофилд (ради перспективы). Их охраняла пехотная дивизия генерала Вуда, в которую входила и моя бригада.
– Нам очень повезло, – сказал представитель штаба дивизии.
Испытывая дурное предчувствие и угадывая нервное напряжение говорившего, я не стал возражать, хотя вовсе не считал наше положение удачным. В пылу сражения сам не замечаешь, как седеешь от постоянной смены эмоций.
По какой-то причине, неизвестной автору, генерал Шофилд взял с собой генерала Д.С. Стэнли, который командовал двумя его дивизиями – нашей и еще одной, которой не так «повезло». В последовавшей битве, не в силах выносить напряжение, этот блестящий офицер с молниеносной скоростью пересек мост и ринулся в самое пекло. Вскоре его ранили в шею, и он упал с лошади.
Наши ряды, вместе с резервными бригадами, растянулись на полторы мили. Оба фланга спускались к реке, выше и ниже городка – настоящий плацдарм. Он не казался особенно устрашающим препятствием для армии, насчитывавшей сорок с лишним тысяч солдат. Находись Худ в более спокойном состоянии, не переживи он поражение при Спринг-Хилл, обошел бы нас слева и без труда вытеснил бы, заслужив большую золотую медаль Общества спасения. Очевидно, в тот день он не стремился спасать ничьи жизни.
Примерно в середине дня мы увидели в бинокль авангард колонны конфедератов, которая выходила из-за вышеупомянутого горного хребта, к которому подходит дорога на Коламбию. Но – зловещее обстоятельство! – дальше колонна не проследовала. Она повернула налево, под прямым углом, и зашагала вдоль подножия гор, параллельно нашему расположению. Другие колонны проходили через другие перевалы на дальних холмах. Они вставали внизу с развернутыми знаменами и сверкая оружием. Не помню, чтобы им угрожали даже пушки генерала Вагнера, которого по чьему-то недомыслию разместили с двумя маленькими бригадами напротив дороги, в полумиле впереди нас. Со своего места он не мог ни оказать сопротивление, ни оповестить нас о происходящем. Вспоминаю, что, сидя в наспех вырытых окопах, наши солдаты прекрасно видели уязвимое положение Вагнера, но воздерживались от критики, тем более что чуткие офицеры позволили многим из них поспать. Погода для сна была самая подходящая: сонливость разливалась в самом воздухе. Алое солнце на серо-голубом небе заволакивала дымка бабьего лета, навевая сны. Какой-нибудь моралист наверняка начал бы разглагольствовать о контрасте между мирным осенним днем и кровавой битвой. Если хорошему капеллану не удается «улучшить обстановку», будем надеяться, что он доживет до того дня, когда раскается «во вретище и пепле»[3]в своей умственной расточительности.
Приведение армии в боевую готовность едва ли заняло больше часа или двух, однако нам показалось, будто прошла вечность. Спокойные перестроения врага нас раздражали, но наконец враг устремился вперед, и сражение началось! Сначала разразилась гроза. Отрезанные от остальных бригады Вагнера, на какое-то время скрывшиеся в огне и дыму, вскоре снова появились в поле зрения. Они являли собой плотную массу беглецов, перемешанных с преследователями. Они не останавливались ни на миг и, как можно догадаться, угрожали нашим основным рядам. Наш авангард мог защититься, лишь уничтожая своих же друзей! Но вот справа и слева заговорили пушки; одновременно на протяжении всей линии, кроме парализованного центра, затрещал винтовочный огонь. Но ничто не могло помешать отважным мятежникам вступить в рукопашную. Наши штыки и приклады оказали им достойный прием.
Тем временем победители Вагнера хлынули через брустверы, как вода через прорванную плотину. Пушки, прежде щадившие беглецов, теперь не имели времени, чтобы стрелять. Пехота дрогнула, и на расстоянии двухсот с лишним ярдов в самом центре нашего строя нападавшие, обезумевшие от ликования, обратили ситуацию в свою пользу. Серые массы на флангах просачивались сквозь бреши, прорывали строй и теснили наших из окопов. Стоя на возвышении, мы видели ликование врагов в серых мундирах.
– Нам крышка, – заметил капитан Доусон из штаба Вуда. – Пойду покурю.
Не сомневаюсь, таким способом он надеялся сбросить напряжение. Набивая трубку, он вдруг замер и снова посмотрел вниз – там снова трещали выстрелы. Полковник Эмерсон Опдайк бросил в гущу боя свою резервную бригаду и ожесточенно ликвидировал преимущество конфедератов. В бой пошли другие свежие полки; группы отступавших без командиров возвращались в строй и бросались в рукопашные, исполненные крайнего ожесточения. Линию соприкосновения размечали два длинных, неправильной формы, изменчивых и подвижных цветных пятна. Подобные жестокие схватки не продолжаются долго, и мы с великой радостью наблюдали за ними. Исход боя стал неожиданным, но был «ближе к тому, что милее сердцу». Постепенно одно подвижное пятно сместилось дальше от города, и серая его половина начала распадаться на части. Серые медленно отступали. Вновь отбитые пушки стреляли, поднимая клубы белого дыма; на востоке и западе над парапетом поднимался красноватый туман. Вскоре вершина холма от края до края стала напоминать огнедышащий вулкан. Наверное, янки кричали «Ура!», как и мятежники, которые испускали свой леденящий душу вопль, но в моей памяти ни то ни другое не сохранилось. На войне много сражений, а в каждом сражении много происшествий; невозможно упомнить все. Возможно, слух у меня не слишком цепкий.
Хотя бои в центре отличались особым ожесточением, дел хватало и на флангах. Работы хватало всем. Я читал о многочисленных «последовательных атаках», о «наступлении за наступлением», но, по-моему, единственными после самой первой атаки стали атаки некоторых резервных полков конфедератов. Бой не прекращался. Во многих местах солдаты, ранее вытесненные из окопов, пытались вновь их занять.
Победители сомкнули ряды, но не могли значительно продвинуться вперед, так как озадаченные нападавшие не сдавались. По всей равнине, до самых холмов, бродили раненые, которые еще могли ходить. В толпе противника здесь и там виднелись конные командиры, которые отдавали приказы, и обслуга, подававшая боеприпасы. Не было видно ни фургонов, ни зарядных ящиков; враг не пользовался, да и не мог пользоваться своей артиллерией. Ведя огонь, мы – неотчетливо из-за дыма – видели конных офицеров. Они, поодиночке и небольшими группами, пытались заставить своих лошадей перескочить невысокий парапет, но все они падали. В числе обреченных находился и храбрый генерал Адамс, чье тело лежало выше по склону. Передние ноги его коня находились на вершине. В нескольких шагах от него лежал генерал Клеберн; неподалеку находились еще пять или шесть павших старших офицеров. Настал великий день для тех конфедератов, которые жаждали повышения.
Иногда поле
