Он попытался вспомнить точные условия соглашения, но понял, что ему нечем расшевелить память. Договор для него никогда ничего не значил. Как это Раглан назвал Пампа в тот первый день? Подлецом и кровопийцей. Конечно, кровопийца. Грязнуля Памп, как прекрасно выразился Ормсби. А теперь Реджинальд связан с ним обязательством предоставить ему следующие шесть книг (а может, двенадцать?), – эту часть договора он прекрасно помнил и помнил, как она ему в свое время нравилась! – и каждая из этих книг будет обложена той же данью, и каждая будет для Реджинальда источником постоянного раздражения. Не оттого, что он заработает меньше денег, чем ожидал, поскольку до сих пор ему вполне хватало получаемых доходов; нет, его бесило бы ощущение, что его обманывают, выводили бы из себя сражения с Пампом из-за этих жалких агентских комиссионных, постоянные споры. Ему все время будут напоминать о них. Каждую неделю придется выписывать чек для Пампа! Можно ли вынести такое! И каждую неделю получать от Пампа письмо, оспаривающее удержание комиссионных, и опять затевать споры!
Надеюсь, пьеса провалится, мстительно подумал Реджинальд, вот была бы ему наука. И конечно, я никогда больше не напишу ни одной книги. Не хочу, чтобы она попадала в его грязные лапы. Зачем я вообще ввязался во все это?
Реджинальд откинулся на спинку кресла, размышляя о своих неприятностях. Репетиция шла своим чередом, но он почти не обращал внимания на сцену. Рассказать Никсону? Но Никсон профессионал, а он – любитель; Никсон станет презирать его за неосведомленность, за дилетантство. Связаться с Пампом! Погодите, кто это играет в любовной сцене? А, это Тодди, как все его называют. Реджинальда познакомили с Тодди, и его поразило, что актер знает имена всех первоклассных крикетистов. Такого актера нельзя не полюбить; как нельзя было бы не полюбить классного крикетиста, разбирающегося в театре. Надо будет пригласить Тодди на ленч. Гораздо лучше, чем тащиться в клуб и обедать неизвестно с кем. И размышлять.
Или Корал Белл? Удивительно, но он (почему бы это?) несколько охладел к Корал Белл. Может быть, из-за вчерашнего вечера, когда он ощутил себя любителем среди профессионалов; из-за того, что она (вполне естественно) больше общалась с Никсоном и Латтимером; из-за отсутствия между ним, Реджинальдом, и ею какой-либо духовной близости; из-за того, что ему почудилось легкое пренебрежение в ее обращении с ним? Или просто теперь он понял, что они принадлежат к разным мирам, что она появилась в его мире как блуждающий огонек, который ему никогда не поймать? Или все дело в Сильвии?
Но Тодди был другим. С ним не хотелось быть в дружеских отношениях. Только говорить о крикете. С ним можно было беседовать о крикете бесконечно.
Но, очевидно, не сегодня.
– Мне ужасно жаль, старина, но я собираюсь угостить Корал порцией устриц. Мы хотим поскорее вернуться и еще раз прогнать эту сцену.
– Что ж, тогда, может быть, в другой раз.
– Хорошо!
Какая одержимость в людях этой злосчастной профессии! Что только не ставят им в вину – они играют в гольф, они стремятся бывать в обществе. Ну хорошо, а чем прикажете им заняться, когда они не на подмостках? Читать пособия по актерскому искусству, написанные людьми, не имеющими о нем понятия? Или штудировать Шекспира?
Мисс Мастерс в углу надевала шляпку.
– Добрый день, – с улыбкой сказал Реджинальд, направляясь к двери.
– Привет. Так вы были здесь все это время? Хорошо, что я не знала, а то бы отключилась и – полный провал.
Реджинальд тут же попался на этот старый комплимент и был приятно удивлен, узнав, что кто-то может его бояться.
– Вы уже решили, куда пойдете на ленч? – неожиданно спросил он. – Может быть, сходим вместе в “Плющ”, чтобы вы могли убедиться, вправду ли я так страшен.
– Роскошно, – сказала мисс Мастере. – Я просто в восторге.
IV
Мисс Мастерс называли человеком слова, которому она, по мнению друзей, была верна, пожалуй, даже слишком. Когда-то этим словом было “загибаться”, потом все стало для нее “дико” или, напротив, “мощно”, потом мир оказался “кошмарным”, а большинство событий в нем – “позорными”. К этим жизненным вехам теперь добавились “роскошно” и “чудовищно”, а уж когда все вокруг становится “чудовищно кошмарным”, что еще остается девушке, как не “отключиться”.
– Ну, нравится вам ваша роль? – спросил Реджинальд, когда для начала они заказали копченую семгу.
– Просто роскошная, – убежденно сказала мисс Мастерс.
– Правда? Я очень рад.
– Разве не потрясающе сидеть и слушать, как за тебя кто-то переписал книгу. Я хочу сказать, это, наверное, чудовищно. То есть кошмарно. Конечно, я не знаю, что там сделал Фил, но, по-моему, это полный провал – когда какой-то тип переписал твою роскошную сцену и оказалось, что он совсем выбросил Ночь в Гареме. Я бы определенно отключилась, если бы это я написала книгу, а Фил или кто другой впутал бы викария в историю с девицей, а ведь книга совершенно другого рода. Понимаете? Просто чудовищно.
– Да, это действительно обескураживает, – заметил Реджинальд. – Я пытаюсь не думать о пьесе как о моей книге, а когда мне удается узнать написанную мною фразу, я преисполняюсь гордости.
– Я, конечно, не читала вашу книгу, – сказала мисс Мастерс. – То есть я решила, что этого не нужно. Я хочу сказать, это могло бы оказаться обескураживающим.
– Определенно, – улыбнулся Реджинальд.
– По-моему, чудовищно, если в книге написано, что у героини черные волосы, а Фил переписывает, что белокурые, а Нед велит играть девушку с волосами мышиного цвета, а у актрисы собственные волосы каштановые. Это провал.
– Где вы познакомились с Латтимером?
– С Недом? В Вулвергемптоне. Вы бывали там?
– Нет. И даже не очень хочу.
– Да, там дико скучно. Я играла Рейчел в “Ночнике”. Нед сидел в одном из первых рядов – дожидался поезда, я думаю. Он специально пришел за кулисы, чтобы познакомиться со мной. Я только что кончила играть, и, когда услышала, что это знаменитый мистер Латтимер, чуть было не отключилась. Он спросил, почему я пошла на сцену. Ну, когда ты в таком кошмарном виде, то не можешь расписывать, что в десять лет прочла всего Шекспира или что обожаешь актрису миссис Сиддонс. Я сначала что-то мямлила, а потом выпалила: потому что у меня семь сестер и мачеха меня била. Ничего другого не пришло мне в голову. Нед Латтимер сказал довольно холодно: “Да, это все объясняет. Теперь мне понятно”. Потом он спросил, каких шекспировских героинь мне хотелось бы сыграть. Кажется, у меня был просто провал. То есть я начала колебаться между Пердитой из “Повести о двух городах” и Маленькой Нелл из “Кукольного дома”, как вдруг Алек, наш импресарио, я чуть было не бросилась ему на шею, говорит: “Из нее выйдет неплохая Виола, как ты думаешь?” А по лицу Неда было видно, что он вовсе так не думает. Тут я немного очнулась и сказала, что уже провалила роль Виолы один раз в театральной школе, другой – в Академии, и если я еще раз возьмусь за нее, похоже будет, что я определенно имею зуб на бедную девушку. Это Неду понравилось, и он велел мне приехать в Лондон и зайти к нему. Я так и сделала.
