другие отвечают тем же. А если не отвечают, то исключаются из списка.
Так это и работает. А планы само собой, планы — великое дело.
И уже за десертом девочки перешли к сути:
— По поводу экранизации. У нас есть и новости, и предложение.
— Да? — подобрался Аркадий Натанович
— Сейчас на центральном телевидении создается творческое объединение «Молодость». Готовить программы для молодежи. И это творческое объединение намерено создать телевизионный фильм. Новогодний. Весёлый фильм, с песнями и плясками, погонями и волшебством. Много юмора, немного сатиры. Ничего такого, что смутило бы Николая Павловича. Поучение через развлечение. Возникла идея взять за основу ваш «Понедельник».
— Мы не юмористы, знаете ли.
— Но оптимисты. Во всяком случае, в «Понедельнике» — определенно. А людям определенно нужен такой витамин — оптимизм. Юмористов, если что, можно и пригласить дополнительно.
— Вы сами, что ли, будете участвовать в фильме?
— Нет. Возможно. Как продюсеры. Хороший текст, хорошие актеры, хороший режиссер, и… — Лиса сделала коротенькую паузу, — и хороший бюджет, разумеется.
— А кто режиссер?
— Сначала нужно определиться со сценарием. Вы в деле?
— Новогодний, говорите? Весёлый? Оптимистический?
— Именно.
— А Николай Павлович — это кто?
— Император Всероссийский Николай, Первый своего имени, — торжественно сказала Пантера.
Да, девочки ещё давно решили, что у «Поиска» будет личный цензор, император Николай. Что годилось для Пушкина, годится и для «Поиска». И пока — тьфу-тьфу-тьфу, — неприятностей у журнала не было.
— Я должен переговорить с Борисом, вы же понимаете…
— Мы понимаем, — ответили девочки хором.
— Тогда мы в деле!
Авторское отступление
Возможна ли описываемая ситуация — недопущение ведущего шахматиста к матчу на первенство мира?
Не только возможна, но и имела место быть в реальной истории.
В тысяча девятьсот восемьдесят третьем году в полуфиналы матчей претендентов от Советского Союза вышли двое: великолепный Василий Смыслов, которому шёл шестьдесят третий год, и сверхновая шахматная звезда, двадцатилетний Гарри Каспаров.
Полуфиналы должны были состояться в августе. Смыслову предстояло сражаться с венгром Золтаном Рибли в Абу-Даби, Объединенные Арабские Эмираты, Каспарову — в американской Пасадине, штат Калифорния, с невозвращенцем Корчным, никак не прекращавшим попытки завоевать шахматную корону.
И вдруг.
И вдруг советская Шахматная федерация от имени шахматистов заявила отказ. В этих городах наши шахматисты играть не будут! В Пасадине высокая преступность, Каспарову грозит опасность! А в Абу-Даби жарко, здоровье Смыслова может не выдержать.
Тут же в наших газетах появились письма гроссмейстеров, подтверждавших, что да, опасность, что да, жарко.
Председатель Спорткомитета Грамов (сменивший на этом посту Павлова, которого направили послом в Монголию) вел переговоры с Кампоманесом, президентом ФИДЕ, настаивая на переносе матчей. Кампоманес не согласился.
Наши шахматисты ни в Пасадину, ни в Абу-Даби не поехали. Не велено.
Обоим засчитали поражение. В финал таким образом вышли Корчной и Рибли, фаворитом считался Виктор Львович, что обещало четвёртый матч Карпов — Корчной.
Поняв, что своими действиями Спорткомитет фактически расчистил невозвращенцу дорогу к матчу на первенство мира, сверху дали команду: умолять Кампоманеса отменить решение о дисквалификации Каспарова и Смыслова. Любой ценой.
Цена оказалась немалой: письменные извинения, публичные устные извинения, и сто шестьдесят тысяч долларов штрафа в фонд ФИДЕ. Корчной и Рибли согласились играть матч в Лондоне, чего это стоило советской казне, неизвестно. Каспаров и Смыслов своих соперников обыграли, в финале победила молодость, и началось новое противостояние, теперь уже Карпова и Каспарова.
Но это совсем другая история.
Глава 23
13 июля 1979 года, пятница
Предварительный допрос
— А советскую рояль завести тебе гордость не позволяет, или что? — Стельбов стоял у моего Bösendorfer’а, стоял, и смотрел на меня взыскующе.
В гости пришел Андрей Николаевич. Выбрал время, когда я в квартире один, и пришёл.
По утрам я музицирую. Час, полтора. Гармония мысли и чувств, мелкая моторика, да и просто нравится.
А тут — нежданный визит.
Стельбов прошелся по квартире, осматривая и то, и это. Всё осматривая. Ми и Фа сейчас на его даче живут, на правительственной. Как-то душа неспокойна — оставлять их в Сосновке. В Москве летом жить тоже не дело, пусть, как пишут, у нас самый чистый воздух среди мировых столиц. На даче лучше. И под присмотром бабушек. И мы ездим часто. Да почти каждый день. Но пора и честь знать, да. К осени. Когда высохнут цветы.
Вот Андрей Николаевич и проводит ревизию: достойна ли квартира принять его внучек.
После ремонта она ещё попахивает и деревом, и лаком, и краской, но это запахи для трудового советского человека приятные, признаки обновления. Какой русский не любит обновленную квартиру, когда ремонт позади, и очень-очень далеко впереди?
Теперь Андрей Петрович в гостиной. Телевизор одобрил, радиоприемник одобрил, всё родное, советское. А рояль как-то озадачил. Непривычен советскому человеку рояль в квартире. Тем более, если на нем не нашими буквами написано непонятное.
— Купить хороший советский рояль трудно, — вздохнул я. — Даже мне трудно. А тут случай подвернулся. Этот рояль не смотрите, что старый, он ещё послужит, и мне, и девочкам.
— Старый?
— Девяносто третий год. Одна тысяча восемьсот девяносто третий. Прошлый век.
— Ну, разве… А звучит хоть хорошо?
— Прилично, — я сел, и начал играть «В пещере горного короля».
При ремонте стены и потолок обшили акустическими панелями. Хорошими, финскими. Комната большая, шестьдесят квадратов, двести двадцать шесть кубов. Обошлось в копеечку, но оно того стоило: и соседям никакого беспокойство, и звук в комнате улучшился. Ну, и «Бёзендорфер» — это вам не трали-вали.
— Как это у тебя получается. Сыграй ещё что-нибудь.
Сыграл, не жалко. «Песню Сольвейг». Стельбов расчувствовался, даже слезу смахнул.
