было так мало, что можно было различить блестящие полоски дождевых капель на окне.
– Я пришла послушать сказку на ночь.
– Удивительно, но условия нашей сделки ты не нарушила, – подметил Келлингтон.
Он принялся разливать чай по двум чашкам в форме цветочных бутонов со скругленными лепестками, и Уинифред, не утерпев, спросила:
– Почему ты вообще влюбился в Эвелин?
– «Почему»? Кто сумел бы ответить на вопрос, почему он любит? Думаю, здесь куда важнее вопрос «когда».
– И когда же?
– Не знаю.
Уинифред фыркнула, и он протянул ей одну из чашек.
– Кажется, будто я всегда ее любил. Просто осознал это не сразу. Наверное, примерно в то время, когда отец хотел женить меня на саксонской принцессе.
– На принцессе?
Келлингтон пожал плечами.
– Я богат. Даже по меркам пэрства.
– Что ж, у всех есть недостатки. – Уинифред помолчала и недоверчиво переспросила: – Погоди-ка. Выбор был между Эвелин и саксонской принцессой? И ты выбрал Эвелин?
– Я богат, но не глуп. Конечно же, я выбрал Эвелин.
– И все равно… не понимаю. Она ведь производит странное впечатление. Как бабочка, которая пытается выбраться из собственного кокона, но, даже расправив крылья, продолжает изо всех сил за него цепляться. – Она отхлебнула чай и с приятным удивлением уставилась в чашку. – «Конгоу»? Слава богу. Мне до ужаса надоело пить ту дешевую дрянь, которую лондонские торговцы пытаются выдать за чай.
– Вот уж не думал, что ты ценительница чая.
– Нет, терпеть его не могу. Но с Дарлингами и не о таком узнаешь, – возразила Уинифред, поставив чашку на деревянную спинку дивана.
Келлингтон слегка улыбнулся.
– Она всегда была такой бабочкой.
Уинифред почувствовала облегчение – он не стал увиливать от неприятной темы, хоть она и дала ему на это возможность.
– Но даже если когда-то меня это отталкивало, сейчас я люблю ее за это. За то, что у нее никогда не получается идти против себя и других, но она все равно пытается. Эвелин выбрала для себя путь, на котором ее никто не поддерживает. И, несмотря на это, она никогда не поворачивает назад, пускай и стоит на месте.
Он впервые назвал Эвелин по имени в разговоре. В лицо Уинифред бросилась краска – она никогда не смотрела на подругу с такой стороны. Всегда было легче осуждать ее за слабость, чем отыскивать ее источник. Правда ли, что Эвелин одинока на своем пути?
– Любовь приходит без причины, – добавил Келлингтон, наблюдая за Уинифред. – Просто иногда ей требуется немного времени. Ты ведь тоже не сразу влюбилась в Дарлинга.
Уинифред скрестила руки и откинулась на подушки, чувствуя затылком теплый бархат. Келлингтон впервые открыто говорил о своих чувствах – пожалуй, будет справедливо ответить ему тем же.
– Не сразу, – подтвердила она. – Сначала я подумала, что он круглый дурак. Я даже не пыталась задумываться над его мотивами. Ну какие у него могут быть мотивы? Но я очень быстро поняла, что ошиблась.
– Неужели оказалось трудно сопротивляться такому искреннему обожанию?
– Даже не в этом дело. Он просто такой, что его нельзя не полюбить.
Келлингтон задумчиво поджал губы.
– Я понимаю, о чем ты говоришь. Признаться, поначалу меня даже раздражало то, как все им очарованы – и ты, и Эвелин. Даже Акли, который в жизни никого не любил, кроме себя самого. Но чем пристальнее я изучаю Дарлинга на предмет изъянов, тем меньше их нахожу. Чем не шутка?
– Мне казалось, ты и сейчас его недолюбливаешь.
– О нет. Все гораздо ужаснее – он мне по-настоящему нравится.
Келлингтон улыбнулся, и глаза его потеплели.
– Я не раз ловил себя на мысли, что завидую тебе. Любовь такого человека, как Дарлинг… Просто убедись, что не принимаешь ее как должное.
Улыбка сползла с его лица, и он долго, напряженно глядел, как по стеклу расплываются дождевые капли. На цветном ковре ночь вырисовала голубой квадрат света, дрожащего от воды на стекле.
– Почему так? – со всей серьезностью спросил он. – Почему нам необходим определенный человек и никто иной? Почему нам недостаточно любви, которую мы не выбираем?
Уинифред по-настоящему растерялась, она не знала, какого ответа Келлингтон ожидает от нее. Разговор о прошлом Эвелин принял неожиданный оборот.
– Не знаю, – призналась она. – Наверное, мы потому и ценим любовь, что не способны ее выбирать.
– Пожалуй, так. Что мне спрашивать тебя! – с горечью заметил он и отвернулся, опустив голову. – Ты ведь и понятия не имеешь, что такое безответная любовь и каково понимать, что твоя любовь – тяжкий груз для того, кого ты любишь.
– Я не знаю, что ты хочешь от меня услышать.
Ей хотелось резко осадить Келлингтона за нечуткость, но в голосе сама собой возникла мягкость.
– Зато знаю, что ничем не могу помочь.
– Ты можешь дать мне совет.
– Ты сам только что сказал, что не могу.
Уинифред встала, чтобы уйти, но Келлингтон вдруг сказал:
– Я отступил, потому что знал, что Эвелин никто не нужен. И я ей не нужен и никогда не понадоблюсь. Почему этого мало, чтобы двигаться дальше?
Уинифред застыла, схватившись за дверную ручку. Спина Келлингтона тяжело и быстро вздымалась. Он встретился взглядом с Уинифред, и она поразилась боли, затаившейся в глубине его мутных зрачков.
– Я не знаю, – еле слышно повторила она. – Как ты не способен разлюбить ее, так и она не в состоянии полюбить тебя – помни это и живи дальше. Люби ее всю жизнь, если не можешь иначе.
– Это мучительно, – прошептал Келлингтон и прислонился лбом к окну. От его дыхания на стекле расплылась серая клякса. – Мучительно видеть ее и мучительно – не видеть. Но раз я счастлив быть не могу, пускай счастлива будет она. Это все, на что я способен.
– Возможно, ты еще будешь счастлив. Ты молод. Встретишь кого-то, кто будет нуждаться в тебе так же сильно, как ты в ней.
Она сама не понимала, зачем говорит это. Зачем ей утешать Келлингтона? С каких пор ей есть дело до юношей с разбитыми сердцами?
Келлингтон поднял на нее тяжелый взгляд.
– Не говори то, чего не держишь в мыслях. Сомневаюсь, что ты полюбила бы кого-то еще, потеряй ты Дарлинга.
– Не сравнивай нас, – с раздражением отрезала она. – И не смей вплетать меня в свои глупые аналогии.
– Разве мы такие уж разные? Ты такая же, как я – отдаешь сердце раз и навсегда. Оно слишком мало, чтобы отщипывать от него кусочки и раздавать их налево и направо. Такое сердце, как наше с тобой, всегда умещается в ладони одного-единственного человека.
– Я предупредила, Келлингтон, – прорычала Уинифред и нажала на
