интересный вечер. К утру у меня в сумочке будут хрустеть желанные бумажки. Я буду держаться за эту мысль. Как и обычно.
Молча сажусь в машину. Меня накрывает темнота. Спёртый аромат сандала, недорогих сигарет и потёртой кожи ползёт по плечам. Огоньки на приборной панели таращатся на меня, как глаза неведомого чудища.
— Вадим, — представляется мужчина.
— Ника, — отвечаю я.
— Ты не ответила, — настойчиво бубнит мой новый знакомый. Он нервно сжимает руль в кожаной оплётке. На морщинистой поверхности чехла остаются влажные пятна.
— Детали сделки лучше не обсуждать на людях, — поясняю я. — Мало ли, кто может скрываться за углом.
— Вот это верно, — он усмехается. Слишком самонадеянно, словно хочет от меня чего-то большего. — Очень верно. Умная девочка.
Машина трогается с места. За тонированным стеклом размазываются огни. Очередной полёт в никуда под музыку радиоволны. Это моя любимая часть прогулки. Я могла бы вечно так кататься по улицам вечернего города. В любой компании. Вот только денег за это мне никто не заплатит.
Авто сворачивает в узкий переулок, пересекает старый квартал и вырывается на горящую огнями площадь. Потом мы утекаем с потоком машин по освещённому шоссе в спальный район. Сделав приличный крюк, Вадим выруливает во двор жилого комплекса и останавливается у одного из подъездов. Отстёгивает ремень и жестом приглашает меня выйти.
Вылезаю в прохладу улицы и считаю этажи. Шестнадцать. Здесь очень мало горящих окон. Может быть, люди ещё не вернулись с работы, а возможно — просто рано ложатся спать.
Новый знакомый открывает передо мной дверь подъезда, и мы входим в кафельный коридор, пропахший мелом и свежей штукатуркой. Поднимаемся на второй этаж. Вадим распахивает дверь квартиры, и я попадаю в мраморный зал с зеркальными колоннами. На белоснежный пол страшно даже ступить! На противоположной полукруглой стене — четыре двери в ряд, и мне очень хочется узнать, что за ними. Потому что богатство этого жилища никак не согласуется с состоянием авто Вадима. И с запахом его сигарет — тоже. Я видела многое, но такое — никогда.
Что-то здесь не так. Тревога вползает под ложечку и начинает колотиться о рёбра, как раненая птица. Горло стискивает спазм. В голове рождается нехорошее предчувствие и нарастает, подобно волне, набегающей на берег.
Нужно уходить. И я отступаю. Пячусь к двери, как последняя трусиха.
— Я пойду, наверное, — мямлю я, нащупывая дверную ручку.
— Ну что ты, — Вадим вылетает из кухни и морщится. — Мы же ещё не начали.
— Это слишком странно, — срывается с моих губ, и я тут же жалею об этом.
— Что тебе странным-то кажется? — он подходит ко мне и буквально впечатывает в стену всей своей массой.
— Эта квартира, — хриплю я. — И твоё авто. Они разной ценовой категории.
Вадим сначала бледнеет, а потом неожиданно разражается добродушным хохотом. Мне хочется засмеяться вместе с ним, но я стараюсь держать себя в руках: лишь учащённо соплю носом. От его смеха тревога уходит прочь.
— Умная девочка, — заявляет он, просмеявшись. — Я просто попросил у друга ключи от его квартиры. В своё холостяцкое жильё мне стыдно приводить женщин.
— Я думала, такое только в кино бывает, — с сомнением поглядываю на него.
— Обещаю, что сегодня ты увидишь многое.
— Меня сложно удивить, — выдыхаю я и прохожу на кухню. Огромное, практически пустое помещение залито светом. Лишь в уголке сиротливо расположился маленький круглый стол с парой стульев.
— Большой опыт? — фыркает Вадим, доставая из холодильника вино.
Пробка щёлкает, и едва уловимый аромат выдержанного алкоголя разливается по кухне. От одного оттенка можно захмелеть. Вадим с грацией фокусника снимает с держателя пару бокалов и наполняет их до краёв. Бордовая жидкость журчит, играя бликами ламп. Почти кровь.
— А об этом тебе знать необязательно, — я кокетливо усмехаюсь и беру наполненный бокал. На тонком стекле сияют бусинки испарины. — Ты ведь не жениться на мне собрался.
— А ты хотела бы, чтобы женился? — он ухмыляется: скорее, недовольно, нежели с иронией.
Страх возвращается. Волна скованности поднимается по мышцам. Ноги, как корни, врастают в пол. Что-то странное сквозит в его движениях, мимике, словах. Чтобы прогнать беспочвенное ощущение обречённости, я отхлёбываю вино. Оно великолепно. Божественно-терпкое, с лёгкой нотой виноградной сладости. Я хочу, чтобы оно стало моей кровью сегодня ночью.
— Я мечтаю в будущем завести семью, — признаюсь я. — Но не с тобой точно.
— Это ещё почему? Я такой безнадёжный? — Вадим морщится, словно набрал полный рот клюквы.
— Потому что не хочу, чтобы мой муж пользовался услугами проституток, — улыбаюсь я.
Алкоголь согревает кровь, кружит голову, тянет за язык. И страх сменяется лёгкой эйфорией. Мне давно не было так хорошо на моей неофициальной работе.
— Все пользуются, — замечает Вадим, присаживаясь рядом. — И богатые, и бедные, и старые, и молодые. Тебе ли не знать?
— Вот оттого-то мне и тошно, — выдыхаю я.
Мой бокал почти опустел, а традиционные ночные игрища ещё и не думают начинаться. Мы разговариваем обо всём. О том, кем я была до. О том, что мне нравится и не нравится. Даже о моих увлечениях. Я с удовольствием даю волю словам: давно никто не интересовался мною, как личностью, а не как надувной куклой для утех.
Минут двадцать спустя, я чувствую головокружение. Сначала лёгкое, хмельное. Потом — нарастающее до интенсивности центрифуги. Белизна кухни расплывается, сочась жилками золотого света и пятнами ламп. Голова и веки тяжелеют. Даже губы наливаются свинцом, затрудняя разговор. Я опускаю голову на сложенные руки и позволяю сонливости взять верх. Удивительно, но клиент совсем не против. «Спи, Ника, спи, — слышу я сквозь подступающее забытье. — Я не дам тебе пропасть».
Сон похож на наркоз: такой же глухой и беспробудный. Неведомая сила волочит меня с сумасшедшей скоростью по войлочным тоннелям, а я едва успеваю соображать, что происходит. В глухих коридорах не ощущается ни Ники, ни Рены. Здесь — лишь беззвучная и бесцветная пустота, напоминающая посмертную. Холодный абсолют.
На середине пути по гулким трубам я открываю глаза, и поле зрения заливает тяжёлый коричневый цвет. Потом веки схлопываются вновь, и я продолжаю свой полёт.
Когда я, наконец, прихожу в себя, оправившись от тяжёлого сна, обнаруживаю, что моё лицо вмято в потёртый бежевый дермантин. Трещины в искусственной коже пахнут застарелым потом и чем-то ещё: знакомым, но далёким. Пробую руками пространство вокруг и понимаю, что лежу на мягком диване лицом вниз. Значит, я не дома.
Пытаюсь поднять голову, чтобы разглядеть помещение. Боль пронзает шею наточенной спицей и летит вдоль позвоночника, отстреливая в рёбра. Кажется, что боль может разорвать тело пополам. Издав
