Она не ответила.
— Есть не хочешь? Может, тебе молока принести?
— Нет.
В темноте он прошел через комнату на кухню.
Потом вернулся, сел на стул около кровати и спросил:
— Хочешь печенья?
— Нет.
Тишину заснеженной улицы нарушил шум проехавшей машины.
— Здорово, — произнес Рой.
Люси не отозвалась.
— Ты все еще не заснула? — спросил он.
Люси не ответила. «Двадцать два года, — вертелось у нее в голове, — и так будет всю жизнь. До конца. Так… так… только так…»
Теперь он пошел в комнату Эдварда. Вернулся и сообщил, что Эдди спит так очаровательно — просто чудо. Ох и здоровы спать эти малыши! Не успеешь выключить свет и сосчитать до трех, а они уже видят первый сон.
Молчание.
Да. А здорово, если бы у них в один прекрасный день появилась маленькая девочка…
— Что?
— Маленькая девочка, — повторил он.
Встал, снова вышел на кухню и вернулся с пакетом молока. Вылил остаток в стакан. Выпил.
Сколько себя помнит, произнес Рой, он всегда мечтал о маленькой дочке. Ей это известно? И всегда знал, как ее назвать. Линда. Пусть Люси не подумает, ему это имя нравилось еще задолго до того, как все стали сходить с ума по этой песенке — «Линда». Еще там, на Алеутах, когда включали проигрыватель и он слушал Бадди Кларка, он всегда думал, что вот женится, обзаведется семьей, и в один прекрасный день у него появится дочка, Линда Бассарт… Линда Сью…
— Верно ведь, красиво? Да нет, ты забудь про песню. А так, само по себе? И очень подходит к фамилии. Попробуй-ка… Ты не спишь?
— Нет.
— Линда… Сью… Бассарт, — произнес он. — По-моему, и не так чтобы очень вычурно, и не слишком просто. Эдвард тоже вроде этого — в самую меру.
Еще одна машина проехала. И опять тишина.
Он встал и выглянул в окно. «Мисс Линда… Сью… Бассарт. Очень красиво, правда?»
…До этого ей приходилось все время вести такую борьбу, чтобы он стал настоящим отцом их маленькому сыну, что Люси никогда и не думала о втором ребенке. Но сейчас, в глубоком зимнем молчании, прислушиваясь к его словам, Люси подумала: непохоже, чтобы он врал лишь затем, чтобы сделать ей приятное. В его голосе слышалось искреннее, неподдельное чувство. Вполне вероятно, что ему на самом деле хочется дочку. Может, и правда, это его давняя мечта.
На другой день Люси никак не могла выкинуть из головы то, что сказал ей Рой в прошлую ночь. И ни о чем другом не могла думать.
А когда вечером, вернувшись с работы, Рой, как всегда, подкинул Эдварда и посадил к себе на плечи, Люси подумала: «Ему хочется дочку. Хочется еще одного ребенка. Неужели это возможно? Неужели он действительно изменился? Неужели он наконец-то превратился в мужчину?»
И вот наутро, еще в постели, когда Рой перекатывался через нее, чтобы встать, Люси решила — теперь ей нет необходимости беречься, как раньше. Вскоре после рождения Эдварда врач сказал, что, если она не хочет второго ребенка, он может помочь ей в этом. И как только Люси поняла, что отныне ее судьба больше не будет в руках Роя, она тотчас же согласилась: никогда-никогда ей уже не придется страдать от его невежества и беспечности. А теперь он сказал ей, что хочет дочку, что это одно из самых заветных его желаний. И хотя непохоже, чтобы Рой говорил все это лишь затем, чтобы доставить ей удовольствие, как еще она может убедиться в этом, если не проверит на деле его искренность?
Рой больше не заговаривал о Линде Сью, не упоминала о ней и Люси. Но время от времени, глубокой ночью она просыпалась от прикосновения его ноги или руки, а затем все его длинное тело прижималось к ее обнаженной хрупкой фигурке или прямо к ночной рубашке, если он еще был в полусне. Вот так у них все и происходило в том феврале, ничего необычного — как все эти годы. Только теперь, глядя через его энергично двигавшееся плечо на медленные снежинки за окном, Люси знала, что очень скоро забеременеет во второй раз. Но на этот раз все будет по-другому: ей не придется никого упрашивать, не придется спорить, ссориться с Роем. Теперь они муж и жена, они не зависят ни от чьих родителей. Теперь Рой сказал, что он сам этого хочет. И на этот раз Люси наверняка знала — у нее родится девочка.
Она вдруг забыла о том, какой беспросветно несчастной представлялась ей будущая жизнь. За одну ночь вся ее грусть и печаль, казалось, прошли. Неужели это возможно? Новая Люси? Новый Рой? Новая жизнь? Как-то днем, когда она с Эдвардом возвращалась домой, держа его за ручку в красной варежке, а за ними тянулись дребезжащие санки, Люси вдруг начала напевать глупую песенку, которой папа Уилл обучал ее маленького сына.
— «Майкл Финнеган», — неуверенно произнес он, словно его удивило, что мама знает об этой песенке.
— Но ведь папа Уилл говорил тебе, что я любила ее, когда была маленькой. Я тоже была такой, как ты, так что не удивляйся.
— Да?
— Конечно. Все мы были когда-то детьми. Даже папа Уилл!
Эдди недоверчиво улыбнулся.
Он их отращивал всю жизнь, ни много и ни мало…
Малыш искоса поглядывал на нее, потом его губы начали понемногу растягиваться, а когда они подходили к дому, он уже пел вместе с мамой:
Поднялся ветер как-то раз и сдул усы у франта,
Ах, бедный старый Финнеган — все начинай сначала.
Люси и верно не могла припомнить, чтобы она когда-нибудь была так счастлива. У нее появилось ощущение, будто страшное прошлое кануло в вечность и она, неведомо как, живет уже в будущем. Ей казалось, будто прошли целые годы, а между тем все еще шел февраль — прошло двадцать второе, день рождения Вашингтона, а потом наступило последнее воскресенье месяца, и они с Эдвардом поехали в Либерти-Сентр навестить дедушку с бабушкой и прадедушку с прабабушкой.
После обеда Рой решил сфотографировать, как Эдвард помогает дедушке Ллойду скалывать наледь перед воротами гаража. Люси видела всех троих на дорожке перед домом: Рой объяснял отцу, где нужно встать, чтобы тени легли правильно; Ллойд говорил, что он стоит там, где ему удобно работать, а Эдвард топтал снег по краям дорожки своими красными маленькими галошами. Стоя возле раковины, Люси смотрела на них, слушая болтовню свекрови. Они заканчивали мыть посуду после обеда: Элис мыла, а Люси вытирала.
Элинор Сауэрби приехала на уикенд домой, и, казалось, Элис только и может говорить что о тех беспокойствах, которые ее племянница причиняет своей матери. Интересно, она нарочно затеяла этот разговор, чтобы ее разозлить? — думала Люси. Их отношения со свекровью едва ли назовешь теплыми и нежными: Элис была не способна хорошо относиться к девушке, которая увела из дому ее сыночка, но в последнее время к этому прибавилась и другая обида. Она и раньше злилась на Люси из-за свадьбы, а ее решительный отказ общаться с Сауэрби лишь ухудшил дело. Нет, Элис ей, конечно, ничего не говорила напрямик. Это было бы не в ее стиле.
