мебель и личное имущество. Многие сельские семьи оставались с голодом и нуждой один на один. В отдельных случаях в качестве наказания тех, кто отказывался выдать запасы зерна, сносились их дома, а самих отказывающихся лишали карточек на зерно, что фактически являлось приговором к голодной смерти. Во многих районах формировались «бригады трудовой реформы», где подозреваемых в сокрытии зерна заставляли работать в поте лица в обмен на скудные пайки. Но как бы ни бесновались местные чиновники в поисках зерна, обнаружить его существенные объемы не получалось. Единственное, чего удалось добиться в рамках кампании, – ускорить наступление голода[120].
На фоне кампании по борьбе с сокрытием зерна партийное руководство провело в июле – августе 1959 г. Лушаньский пленум[121], на котором предлагалось рассмотреть «корректировку» политики «большого скачка» и разрешить наиболее острые проблемы, которые Мао был вынужден признать. Многие лидеры, имевшие возможность посетить родные деревни и пообщаться с родственниками, теперь ясно осознавали наступающий голод. Ведущие военные кадры были осведомлены о надвигающейся катастрофе через сообщения своих офицеров и солдат – по большей части выходцев из сельских районов – о печальной участи их семей. Официальные лица понимали трагические последствия, к которым вели ключевые меры «большого скачка», и надеялись, что им удастся уговорить Мао сменить курс и избежать причинения еще большего вреда.
К сожалению, этого не произошло. Мао болезненно отреагировал на замечания критиков, которые со всей очевидностью замечали, что достижения «большого скачка» незначительны, а проблемы его реализации связаны отнюдь не с отсутствием у местных кадров компетентности[122]. До Мао доходила информация, что отдельные члены ЦК КПК в частных беседах откровенно осуждали провал «большого скачка», называя сталеплавильные печи на задворках деревень «бесполезными», характеризуя всю инициативу как результат «гордыни» и ставя под сомнение заявления Мао, который утверждал, что изъяны «большого скачка» едва ли стоят «одного мизинца» в свете его «успехов», равных «девяти пальцам». Особое беспокойство у Мао вызвали сообщения, что некоторые официальные лица сопоставляли его по надменности поведения в отношении других представителей руководства со «Сталиным в поздние годы»[123].
Мао принял решение идти в наступление, когда ему доставили записку от министра обороны, маршала Пэн Дэхуая, в которой тот подробно перечислял недостатки «большого скачка». Мстительный и эмоциональный ответ Мао исключил последние возможности для корректировки курса с тем, чтобы остановить усугубление катастрофы[124]. Мао немедленно созвал Постоянный комитет Политбюро и потребовал подвергнуть Пэн Дэхуая и еще нескольких ведущих фигур жесткой критике за создание «антипартийной клики» оппортунистов правого толка, которая перешла в «ожесточенное наступление» внутри КПК. Обратившись к собственным идеям о классовой борьбе внутри партии, Мао осудил своих критиков как карьеристов и интриганов, которым не хватало веры в КПК и дело строительства социализма [Bernstein 2006; Yang 2012: 384–385]. Остальные руководители, в том числе те, кто в душе был согласен с замечаниями, присмирели и в не менее агрессивной манере раскритиковали своих коллег за «ошибки»[125].
В своей речи на собрании 2 августа Мао заявил о фундаментальной «борьбе за политическую линию» внутри КПК:
Правильна ли наша линия? Некоторые из наших товарищей выражают сомнение в этом. Вскоре после прибытия в Лушань отдельные товарищи призвали к демократии, заявляя, что сейчас мы недемократичны, что мы не можем высказываться свободно, что есть определенное давление, лишающее смелости говорить… Только позже стало очевидно, что они хотели подорвать и саботировать генеральную линию. Когда они заявляют, что хотят свободы выражения мнений, они подразумевают свободу уничтожать своими речами генеральную линию и свободу критиковать генеральную линию… Лушаньская конференция ставит своим вопросом противостояние не левым, а правым настроениям, поскольку оппортунизм [правого толка] является ожесточенным наступлением на партию и ее руководящие органы, а также и на народные начинания [Ibid.: 385–386].
К этим обвинениям Мао присовокупил в середине августа две записки, тон которых был еще более эмоционально-оборонительным.
Обращаюсь к раскольникам внутри КПК, нашим крайне правым друзьям. Вы не хотите услышать меня. Для вас я уже «Сталин в последние годы», я уже стал «неистовым деспотом», я уже лишил вас «свободы» или «демократии», пока «подчиненные приукрашивают результаты своей работы, отчитываясь перед начальством»… Никто не может откровенно общаться со мной, один только ваш лидер называет вещи своими именами. Печальный поворот событий. По всей видимости, только вы призваны стать нашими спасителями [Ibid.: 387].
Со всем этим Мао не желал мириться. «В Лушане проявилась классовая борьба, противостояние не на жизнь, а на смерть между буржуазией и пролетариатом, которая протекала уже более десяти лет в процессе социалистической революции» [Ibid.].
Мао наконец-то полностью применил на практике уроки, извлеченные из «Краткого курса истории ВКП(б)» Сталина еще в Яньане. Разногласия по политическим вопросам приравнивались к классовой борьбе, а единственным носителем истины и мудрости оказывался верховный лидер. Сомневающиеся признавались предателями, которые выражали интересы капиталистов и империалистов. Официальная резолюция по ситуации вокруг Пэн Дэхуая указывала на существование «правоуклонистской оппортунистской антипартийной клики во главе с товарищем Пэн Дэхуаем», которая предприняла «ожесточенную атаку на генеральную линию КПК, “большой скачок” и народные коммуны». Резолюция призвала всю партийную машину вскрыть «личину этого лицемера, карьериста и заговорщика». Все должны были присягать верности политике «большого скачка» и подвергать критике сомневающихся:
Принципиально важно неизменно добиваться сокрушения правоуклонистской оппортунистской антипартийной клики во главе с товарищем Пэн Дэхуаем не только во имя генеральной линии КПК, но ради центрального руководства партии во главе с товарищем Мао Цзэдуном, единства КПК и дела строительства социализма силами партии и народа [Ibid.: 388].
Тем самым было положено начало второй кампании против правого уклона, на этот раз – против «оппортунистов правого толка», что сделало неизбежностью гибель от голода десятков миллионов людей. Вторая политическая кампания лишила КПК возможности скорректировать политический курс, что позволило бы избежать превращения «большого скачка» в тот кошмар, в который он стремительно превращался. Китай оказался на грани эпохального голода. Поведение Мао на Лушаньском пленуме стало последним толчком, который низвергнул страну в бездну. Заявления Мао обострили кампанию против воображаемых феноменов «подложной отчетности и утаивания зерна», которая была дополнена параллельной кампанией по преследованию столь же вымышленных местных антипартийных клик оппортунистов правого толка. В качестве этих оппортунистов понесли наказание свыше десяти миллионов людей по всему Китаю [Ibid.: 390, 392][126].
Любой здравомыслящий человек осознавал, что основной причиной бедствия стала принудительная массовая мобилизация силами бюрократического аппарата. Кадры на всех уровнях заставляли с энтузиазмом откликаться на нереалистичные требования центральных властей. Чиновников, которые осмеливались указать на очевидную проблематичность
