Судя по всему, убежищем в античном мире служили многие храмы – во всяком случае, в I веке уже нашей эры император Тиберий пришел к выводу, что таких мест в его империи слишком много. Как пишет Тацит, «в греческих городах учащались случаи ничем не стесняемого своеволия в определении мест, служивших убежищами: храмы были заполнены наихудшими из рабов; там же находили приют и защиту преследуемые заимодавцами должники и подозреваемые в злодеяниях, наказуемых смертной казнью, и нигде не было достаточно сильной власти, способной справиться с бесчинством народа, оберегавшего заядлых преступников под предлогом почитания богов. Поэтому сенат повелел городам прислать представителей с подтверждением своих прав»[166]. За этим последовало длительное разбирательство, так как представители множества городов приехали в Рим, чтобы попытаться отстоять свои права. После утомительных дебатов консулы пришли к выводу, что реально подтвердить свое право быть убежищем может только один храм в Пергаме, и поэтому «был издан сенатский указ, которым с соблюдением полного уважения к религиозным чувствам, но и со всею решительностью ограничивалось число убежищ; вместе с тем было велено прибить в храмах медные доски с этим указом, чтобы память о нем сохранилась навеки и чтобы не допустить в будущем прикрывающихся благочестием честолюбивых стремлений»[167]. Почему так поступил Тиберий – понятно, императоры I века всеми силами стремились расширить свою власть, а значит, и усилить свое право карать. Но здесь интересно то, что по всей империи представители государства были не в силах справиться с «бесчинством народа», как назвал это историк, – а может быть, стоило сказать: со стремлением людей к милосердию?
Представление, будто священное место может спасти преступника от казни, не ушло с Античностью – по всей Европе убежищами становились христианские церкви.
Живший в VI веке епископ Григорий Турский оставил в своей «Истории франков» подробный рассказ о том, как принц Меровей (или Меровиг), вступивший в конфликт со своим отцом, королем Хильпериком, несколько раз укрывался в церковных убежищах. Один раз он спрятался вместе с женой в церкви Святого Мартина, построенной в городской стене в Руане. Прямо к церкви было пристроено небольшое помещение, где они могли жить, находясь под защитой святого. Позже Меровиг перебрался в еще более почитаемое место – базилику Святого Мартина в Туре. Из описания злоключений несчастного принца можно составить себе представление о том, как было устроено подобное убежище. Если рядом с церковью в Руане находилась только небольшая пристройка, то почитаемая базилика в Туре была окружена разнообразными строениями, расположенными на территории, тоже являвшейся убежищем. В более поздние времена те церкви, которые хотели сделать убежищем не только сам храм, но и землю вокруг, получали на это разрешение короля и отмечали «безопасную» землю особыми знаками. Под защитой святого Мартина уже находился некий Гонтран Бозе со своими дочерьми, а затем к нему присоединился Меровиг вместе с множеством слуг и сторонников. Судя по описанию, места здесь хватало всем.
Меровиг, ветреный и легкомысленный, вскоре предался развлечениям, более согласным с его буйными привычками, нежели бдение и молитвы при гробе святых. По закону, ограждавшему неприкосновенность священных убежищ, заключенным предоставлялась полная свобода доставать себе всякого рода припасы, дабы гонители не могли одолеть их голодом. Сами священнослужители базилики Св. Мартина снабжали жизненными потребностями своих бедных гостей, не имевших прислуги. Богатым прислуживали то собственные их люди, пользовавшиеся правом свободного входа и выхода, то посторонние мужчины и женщины, присутствие которых часто давало повод к беспорядкам и соблазну. Двор ограды и паперть базилики были во всякий час полны занятой толпой или праздными и любопытными. В обеденный час шум пиров, заглушавший иногда молитвенное пение, нередко смущал священников на их скамьях и иноков в тишине их келий. Иногда собеседники, отуманенные вином, доходили в ссорах до драки, и тогда кровавые сцены совершались у дверей и даже внутри самого храма[168].
Для бедного Меровига конфликт с отцом не кончился ничем хорошим – король угрожал нарушить право убежища, сын покинул собор и через некоторое время был убит. Но многим другим людям, искавшим убежища в церкви, везло больше. С веками постепенно выработался четкий порядок получения убежища. Человек являлся в церковь, дожидался специального должностного лица или же садился на особый стул либо стучал в дверь с помощью особой дверной ручки – после чего признавался в совершенном преступлении, отдавал все свое имущество государству, облачался в одежду кающегося грешника и после этого получал 40 дней на то, чтобы привести в порядок свои дела и покинуть страну (так, по крайней мере, гласили английские законы, в других странах дело обстояло примерно так же). Дальше были возможны варианты: например, убийцу, отправлявшегося в сторону порта, могли подстеречь родственники убитого или же, наоборот, человек, отсидевшийся в убежище, мог потом просто сбежать, а иногда даже не сбежать, а выйти из убежища по своим делам, а затем снова укрыться, попросив защиты уже из-за другого преступления. Иногда количество людей, укрывавшихся в убежищах, оказывалось довольно значительным – и это говорит одновременно и о жестокости средневековой Фемиды, которая, как мы помним, обрекала на смерть даже за мелкое воровство, и о том, сколь много людей просило помощи, рассчитывая на милосердие церкви, и получало ее.
Впрочем, бывали ситуации, когда убежище людям, спасавшимся от наказания, предоставляли светские власти. Рассказывая о кровной мести, я уже упоминала о трех городах-убежищах, назначенных библейским законодателем для тех людей, которые совершили убийство по неосторожности. Точно так же в средневековой Европе право убежища предоставляли вольные города.
Но для человека, совершившего преступление, убежище было далеко не единственным шансом спасти свою жизнь. Во все времена возможность избежать смертной казни давали многочисленные обычаи и поверья. Если римская весталка, встретившаяся приговоренному к смерти по пути к месту казни, должна была поклясться, что появилась на дороге не умышленно, а случайно, то в Средние века девушка могла вполне осознанно заявить, что берет себе в мужья смертника, – и его отпускали. Странная магия, явно связывающая жизнь и смерть, казнь и продолжение рода, имела действие в разных уголках Европы. От Эсмеральды в «Соборе Парижской Богоматери» Гюго, которая спасла поэта Гренгуара, пообещав выйти за него замуж, до средневекового немецкого рассказа о воре, который, увидев лицо одноглазой девицы, готовой спасти его жизнь, предпочел взойти на эшафот, – все эти литературные и фольклорные сюжеты говорят о том, что любовь могла победить смерть и ради продолжения жизни прощалось многое. Бывало даже, что палач спасал жизнь осужденной женщины тем, что брал ее в жены, – казалось бы, абсолютно абсурдная ситуация, но если поставить ее в контекст древних представлений, вспомнить убийцу, переходящего в род убитого, то все становится на свои места.
