Совсем другого характера был Культяпка. Зачем я его принесиз мастерской в острог еще слепым щенком, не знаю. Мне приятно было кормить ирастить его. Шарик тотчас же принял Культяпку под свое покровительство и спал сним вместе. Когда Культяпка стал подрастать, то он позволял ему кусать своиуши, рвать себя за шерсть и играть с ним, как обыкновенно играют взрослыесобаки со щенками. Странно, что Культяпка почти не рос в вышину, а все в длинуи ширину. Шерсть была на нем лохматая, какого-то светло-мышиного цветы; одноухо росло вниз, а другое вверх. Характера он был пылкого и восторженного, как ивсякий щенок, который от радости, что видит хозяина, обыкновенно навизжит,накричит, полезет лизать в самое лицо и тут же перед вами готов не удержать ивсех остальных чувств своих: «Был бы только виден восторг, а приличия ничего незначат!» Бывало, где бы я ни был, но по крику: «Культяпка!» – он вдруг являлсяиз-за какого-нибудь угла, как из-под земли, и с визгливым восторгом летел комне, катясь, как шарик, и перекувыркиваясь дорогою. Я ужасно полюбил этогомаленького уродца. Казалось, судьба готовила ему в жизни довольство и однитолько радости. Но в один прекрасный день арестант Неустроев, занимавшийсяшитьем женских башмаков и выделкой кож, обратил на него особенное внимание. Еговдруг что-то поразило. Он подозвал Культяпку к себе, пощупал его шерсть иласково повалял его спиной по земле. Культяпка, ничего не подозревавший, визжалот удовольствия. Но на другое же утро он исчез. Я долго искал его; точно в водуканул; и только через две недели все объяснилось: Культяпкин мех чрезвычайнопонравился Неустроеву. Он содрал его, выделал и подложил им бархатные зимниеполусапожки, которые заказала ему аудиторша. Он показывал мне и полусапожки,когда они были готовы. Шерсть вышла удивительная. Бедный Культяпка!
В остроге у нас многие занимались выделкой кож и часто,бывало, приводили с собой собак с хорошей шерстью, которые в тот же мигисчезали. Иных воровали, а иных даже и покупали. Помню, раз за кухнями я увидалдвух арестантов. Они об чем-то совещались и хлопотали. Один из них держал наверевке великолепнейшую большую собаку, очевидно дорогой породы. Какой-тонегодяй лакей увел ее от своего барина и продал нашим башмачникам за тридцатькопеек серебром. Арестанты собирались ее повесить. Это очень удобно делалось:кожу сдирали, а труп бросали в большую и глубокую помойную яму, находившуюся всамом заднем углу нашего острога и которая летом, в сильные жары, ужасновоняла. Ее изредка вычищали. Бедная собака, казалось, понимала готовившуюся ейучасть. Она пытливо и с беспокойством взглядывала поочередно на нас троих иизредка только осмеливалась повертеть своим пушистым прижатым хвостом, точножелая смягчить нас этим знаком своей к нам доверенности. Я поскорей ушел, аони, разумеется, кончили свое дело благополучно.
Гуси у нас завелись как-то тоже случайно. Кто их развел икому они собственно принадлежали, не знаю, но некоторое время они очень тешилиарестантов и даже стали известны в городе. Они и вывелись в остроге и содержалисьна кухне. Когда выводок подрос, то все они, целым кагалом, повадились ходитьвместе с арестантами на работу. Только, бывало, загремит барабан и двинетсякаторга к выходу, наши гуси с криком бегут за нами, распустив свои крылья, одинза другим выскакивают через высокий порог из калитки и непременно отправляютсяна правый фланг, где и выстраиваются, ожидая окончания разводки. Примыкали онивсегда к самой большой партии и на работах паслись где-нибудь неподалеку.Только что двигалась партия с работы обратно в острог, подымались и они. Вкрепости разнеслись слухи, что гуси ходят с арестантами на работу. «Ишь,арестанты с своими гусями идут! – говорят, бывало, встречающиеся. – Да как этовы их обучили!» – «Вот вам на гусей!» – прибавлял другой и подавал подаяние.Но, несмотря на всю их преданность, к какому-то разговенью их всех перерезали.
Зато нашего козла Ваську ни за что бы не зарезали, если б неслучилось особенного обстоятельства. Тоже не знаю, откуда он у нас взялся и ктопринес его, но вдруг очутился в остроге маленький, беленький, прехорошенькийкозленок. В несколько дней все его у нас полюбили, и он сделался общимразвлечением и даже отрадою. Нашли и причину держать его: надо же было востроге, при конюшне, держать козла. Однако ж он жил не в конюшне, а сначала вкухне, а потом по всему острогу. Это было преграциозное и прешаловливоесоздание. Он бежал на кличку, вскакивал на скамейки, на столы, бодался сарестантами, был всегда весел и забавен. Раз, когда уже у него прорезывалисьпорядочные рожки, однажды вечером лезгин Бабай, сидя на казарменном крылечке втолпе других арестантов, вздумал с ним бодаться. Они уже долго стукались лбами,– это была любимая забава арестантов с козлом, – как вдруг Васька вспрыгнул насамую верхнюю ступеньку крыльца и, только что Бабай отворотился в сторону,мигом поднялся на дыбки, прижал к себе передние копытцы и со всего размахаударил Бабая в затылок, так что тот слетел кувырком с крыльца к восторгу всехприсутствующих и первого Бабая. Одним словом, Ваську все ужасно любили. Когдаон стал подрастать, над ним, вследствие общего и серьезного совещания,произведена была известная операция, которую наши ветеринары отлично умелиделать. «Не то пахнуть козлом будет», – говорили арестанты. После того Васькастал ужасно жиреть. Да и кормили его точно на убой. Наконец вырос прекрасныйбольшой козел, с длиннейшими рогами и необыкновенной толщины. Бывало, идет ипереваливается. Он тоже повадился ходить с нами на работу для увеселенияарестантов и встречавшейся публики. Все знали острожного козла Ваську. Иногда,если работали, например, на берегу, арестанты нарвут, бывало, гибких талиновыхветок, достанут еще каких-нибудь листьев, наберут на валу цветов и уберут всемэтим Ваську: рога оплетут ветвями и цветами, по всему туловищу пустят гирлянды.Возвращается, бывало, Васька в острог всегда впереди арестантов, разубранный иразукрашенный, а они идут за ним и точно гордятся перед прохожими. До тогозашло это любованье козлом, что иным из них приходила даже в голову, словнодетям, мысль: «Не вызолотить ли рога Ваське!» Но только так говорили, а неисполняли. Я, впрочем, помню, спросил Акима Акимыча, лучшего нашегозолотильщика после Исая Фомича: можно ли действительно вызолотить козлу рога?Он сначала внимательно посмотрел на козла, серьезно сообразил и отвечал, что,пожалуй, можно, «но будет непрочно-с и к тому же совершенно бесполезно». Темдело и кончилось. И долго бы прожил Васька в остроге и умер бы разве от одышки,но однажды, возвращаясь во главе арестантов с работы, разубранный и разукрашенный,он попался навстречу майору, ехавшему на дрожках. «Стой! – закричал он. – Чейкозел?» Ему объяснили. «Как! в остроге козел, и без моего позволения!Унтер-офицера!» Явился унтер-офицер, и тотчас же было повелено немедленнозарезать козла. Шкуру содрать, продать на базаре и вырученные деньги включить вказенную арестантскую сумму, а мясо отдать арестантам во щи. В острогепоговорили, пожалели, но, однако ж, не посмели ослушаться. Ваську зарезали наднашей помойной ямой. Мясо купил один из арестантов все целиком, внеся острогуполтора целковых. На эти деньги купили калачей, а купивший Ваську распродал почастям, своим же, на жаркое. Мясо оказалось действительно необыкновенновкусным.
