потягивая свою трубку, Макей сказал.
— Хорошо всё-таки тут, на выселках. Так бы и остался.
— У нас по всюду как на выселках, но тут и вправду хорошо. Слушай, я всё спросить хотел, почему тебя Макеем кличут? Ты же, на сколько мне известно, Владимир, а по батюшке Семёнович.
Макей хохотнул.
— Это с детства меня окрестили. Дед у меня был Макей. Любил всякие штуки, да приспособления придумывать, чтобы труд облегчить. Видимо, в него я пошёл, батька, царство ему небесное, в шутку так меня и называл «Малый Макей», а тут, в деревне, сам знаешь — всё на слуху… Так вот имя и приросло… а я и не поправляю, привык уже. Ты смотри-ка, Ромка, дождь расходится, да ещё и с грозой. Чудно грозе-то быть осенью, — сменил тему Макей.
Действительно. Дождь усилился, и где-то вдалеке, сопровождаемый слабой вспышкой, прогремел гром.
— Тьфу, зараза… Через дыру в крыше трубку залило. В дом пойдём что ли, да печь растопим. Чай не туристы-походники, под навесами ночевать.
— Ты иди, Семёнович, а я ещё покурю.
— Ну, дело хозяйское, — проворчал раздосадованный Макей, выбил из трубки о сапог намокший табак и ушёл в избу.
В дом Роману идти не хотелось. Под навесом он чувствовал себя вполне комфортно. С удовольствием вдыхая запахи цветов и трав, исходящих от сена, на котором он лежал, с чуть уловимым привкусом увядшей весны и дождя. Роман не планировал возвращаться в «Сосновый Яр» и всё необходимое, сложив в рюкзак, взял с собой. Теперь, воспользовавшись одиночеством, решил, как следует, рассмотреть и сравнить артефакты «Слеза Циклопа», полученные от Алисы и Саватея. Достав один из рюкзака, а второй из кармана, он соединил их вместе. Как им уже ранее было подмечено, один из них был светлее. По артефактам пробежала едва заметная рябь и следом послышался новый раскат грома. Чем ближе подходили грозовые тучи, тем активнее становились артефакты. Они стали значительно легче и цвет из серого и светло-коричневого стал жёлтым и мягко-дымчатым. Роман тоже ощутил почти забытое покалывание и жжение на плече, так случалось с ним в Зоне, перед тем как начинался выброс. Наблюдая всё это, Роман, неуверенный до конца в своих суждениях, предположил.
— Артефакты активируются грозой, видимо, при изменении электрических полей.
В Зоне ему для перемещения было достаточно иметь один из них, но там выбросы сопровождались огромным количеством молний, и последняя его попытка вернуться в другой, параллельный мир, закончилась "фиаско" только по той причине, что не было грозы. Наличие обоих артефактов, по его размышлению и тому, что он теперь наблюдал, может быть, даст возможность перемещаться даже при помощи этих значительно меньших электрических возмущений. Роман твёрдо решил, что проверить это необходимо прямо сейчас, раскаты грома становились всё сильнее и молнии, на долю секунды озаряя небосвод, били всё ближе. Роман накинул на плечи рюкзак и снова соединил артефакты между собой. Чем ближе приближалась гроза, тем они становились ярче, вскоре Роман уже едва мог увидеть свои руки, утонувшие в ярком свечении. Его плечо словно пронизывало болью и жаром. Последнее, что он увидел, перед тем как ударила очередная молния, это до смерти перепуганное лицо кричащего ему что-то Макея. Мир словно взорвался, разметав всё вокруг на тысячи ярких, как солнце, осколков. Словно слайды в старом кинопроекторе, быстро меняя друг друга проносились самые невообразимые пейзажи. Пустынные и с множеством персонажей различных эпох и мест, лишь одно было неизменно… Повсюду его сопровождали гром и молнии, несущиеся к земле. Несколько раз Роману удалось увидеть миры, освещённые несколькими светилами, с населёнными удивительными своей красотой или уродством существами. Словно в киноленте всё ускорялось или, наоборот, тянулось, как в замедленной съёмке. Перед его взором предстала Припять, ещё до трагедии, живущая в ритме обычного советского города, со спешащими куда-то людьми и автомашинами. Картина сменилась несущимся прямо на него вертолётом. Роман даже успел рассмотреть напряжённые глаза пилота и человека, сидящего рядом с ним в маске радиационной защиты. Вертолёт ушёл в чёрную тучу пепла и дыма, над взорванным реактором. В следующий миг, перед ним был мёртвый город. Таким он его запомнил в последний раз, перед отъездом. Подчинившись полученной интуитивно команде от собственного сознания, он развёл артефакты в стороны, калейдоскоп перемен мгновенно остановился. Роман стоял в полуразрушенном подъезде. Знакомый почтовый ящик, лежал там, где и был прежде.
— Приехал, — сказал Роман и попытался закурить, что оказалось совсем не простым делом. Руки, от пережитого напряжения и волнения, сильно дрожали. Наконец, совладав с зажигалкой, он втянул табачный дым, но, сильно закашлявшись, бросил сигарету на землю. То, что он находится в Припяти, у него никаких сомнений на этот счёт, не возникло. Ему теперь надо было выяснить, в какой из них. В той, что является меккой для туристов или в той, где жизненный уклад формируется по принципу «выживания, от выброса до выброса». Проверить это было легко, надо было лишь выйти на улицу и найти, или не найти аномалии и местных обитателей. Мимо проехавший УАЗ военизированной охраны, развеял все сомнения, это была обычная старая Припять, с переростками сомами в очистных прудах и хорошо освоенными туристическими маршрутами. Роман достал артефакты и снова, как он это сделал в старых выселках, свёл вместе. Как он и предполагал, ничего не произошло. Во всяком случае, теперь он точно знал, что для активации артефактов необходима гроза. Небо над городом было ясным, и ждать, что в ближайшие несколько часов что-то изменится было бессмысленно, поэтому Роман решил свою вынужденную задержку использовать более рационально. Он отправился в деревню, где жил Саватей. Там, в доме Богдана, приютившего его в прошлый раз, он оставил снаряжение, которое больше подходило для его путешествия в ту, иную Припять. Как и в прошлый раз, он без особых проблем миновал пост охраны и, спустя пару часов небыстрой ходьбы, добрался до деревни. Дом Саватея прошагал мимо, направившись прямиком к стоявшей особняком хате Богдана. Вместо накатанной калии, идущей к дому, Романа встретила почти в рост человека стена из сухой крапивы и репейника, из чего было понятно, что сюда давно никто не захаживал. Замка на двери не оказалось и лишь едва прихваченная гвоздями доска, приколоченная поперёк дверного косяка, говорила о том, что дом закрыт. Легко сбив её такой же доской, лежавшей рядом, которую видимо просто поленились прибить, Роман зашёл в хату. В доме ничего не изменилось. Та же кровать с горкой подушек, половики и коврики на стенах, даже светильник с потушенными Романом недогоревшими свечами стояли
