мне ни капли ненависти.
— Ты вернешься к Северинам завтра? — спросил он, когда мы сидели на грани ночи.
— Нет.
— Дейша, даже если они нас поженят, прошу тебя, поверь: если ты однажды захочешь уйти, я не стану препятствовать. Я поддержу тебя.
— Тебя так мало заботит…
— Так много.
Его глаза сияли во тьме, посрамив водопад.
Когда он коснулся меня, я узнала его. Я вспомнила ту самую невероятную радость, тот жар и горение, ту вновь обретенную правильность — и упала в вечную бездну подобно сияющей воде. Прежде я не любила никого, кроме Юноны, да и та излечила меня от любви.
Он целитель. Его кровь может лечить, передавая жизненную силу вампира, но не заражая. Получившие его дар не становятся одними из нас. Они просто — живут.
Многое, много позже, когда мы расстались перед рассветом — расстались до следующей ночи, ночи нашей свадьбы — мне пришло в голову, что если он сможет исцелять, позволив людям пить его кровь, то возможно, я могу предложить ему немного своей. Потому что моя кровь может помочь ему выдержать дневной свет, хотя бы на одну единственную драгоценную минуту.
На свадьбу я надену зеленое. И стеклянное ожерелье цвета морской волны.
К концу бесконечных суток, не способная заснуть, я написала:
Когда он коснулся меня, когда он поцеловал меня, Зеэв, чье имя действительно означает «волю>[2], стал близок мне. Я не хочу верить, что ему придется прожить всю свою долгую, долгую жизнь, ни разу не увидев солнца. Он сам напомнил мне. Его тепло, его поцелуй, прикосновения его рук — моё первое воспоминание о взорвавших темноту золотых лучах. Исчез страх, который в любом случае никогда не был моим, остались лишь знакомые волнение и счастье, лишь гостеприимно распахнувшая объятья опасность. Возможно, я ошибаюсь. Возможно, я заплачу высокую цену за обман. И за самообман тоже, потому что я понял, что он значит для меня в тот же миг, как его увидела, — зачем ещё мне было возводить вокруг себя баррикады? Зеэв — восход солнца во тьме моей до сих пор бесполезной жизни. Да. Я люблю его.
ЖЕНЩИНА-ДЕМОН
ОНА ЖДАЛА В высокой башне.
День заканчивался. Начинался другой. Она ждала.
Башня была белой, внизу, далеко-далеко, открывалось пространство меловых дюн и виднелось серое море.
Ее мир был серый, белый, в полутонах, сверкающий, без очертаний. Мир бестелесный и мир абстрактный. И она сама была белой, ее пенное платье, ее ноги, тонкие руки — все белое, как известковые холмы, разбегавшиеся по сторонам от моря. Но ее длинные волосы были красными, кроваво-красными, пурпурными, как извержение магмы из белого мрамора ее кожи. Она не смотрела на свои волосы; неосознанно она боялась их, хотя каждое утро и переплетала их в тугие косы.
Она ждала, и не так важно, почему она ждала, кого или зачем. Она не думала о будущем, не вспоминала о прошлом. У нее не было памяти, или это только так казалось. Она наблюдала за чайками, что кружили в воздушных потоках, издавая пронзительные крики. Каждый день, в положенное время, она выходила из башни и возвращалась туда в другое положенное время, как заведенные часы.
ШЛО ВРЕМЯ, НО время не имело для нее смысла. Это могло быть завтра или вчера, когда она увидела его.
Он приехал на побережье на рассвете верхом на золотистом коне, мужчина в золотых одеждах. Грива коня как зрелая пшеница, пурпурные поводья с золотыми колокольчиками. Он ослепил ее своим блеском. Это был рыцарь в доспехах.
Она почувствовала оживление, когда выглянула вниз с высоты белой башни. Этого ли человека она ждала? Он казался крошечным, пылающим термитом, въехавшим в арку. И проснулось эхо, потом его шаги заговорили по ступеням. Она представила, что он рассматривает некоторые вещи, он подходил к ней все ближе. Она обернулась к двери, в какую он сейчас войдет. Ее сердце билось. Бездумно она подняла руки и распустила волосы…
Он стоял в дверях, разглядывая ее. Ей захотелось, чтобы он улыбнулся, тогда как взгляд его был дерзким.
— Где Голбрант? — спросил он.
Она поднесла ладонь к губам и покачала головой.
— Он, который был здесь. Прошло уже тридцать дней, как он уехал верхом в Креннок-дол. Он, у которого за плечами мир и шрам крест-накрест на лбу…
Она продолжала качать головой, а ее сердце бешено билось.
— Голбрант, — повторил он. — Мой брат по клятве, не по крови. Это ему Сестры сказали: «Берегись белой женщины, ждущей смерть на берегу моря».
Он подошел к ней, схватил ее за волосы и намотал их на свою руку, пока боль не наполнила ее череп.
— Где Голбрант? — прошипел он.
Вот как это было для нее: его глаза показались ей летними садами. Ей захотелось вытянуть из них аллеи янтарной прохлады и желтые стрелы солнца, она желала воплощения мечты, стремлений, увиденных в глазах, чтобы заполнить мрак и пустоту волей их света. Она была голодна и мучима жаждой его отраженной жизни, как рыба алчет воды, крылья птицы — воздуха. Ее глаза вдыхали и пили, как звери пьют из омута. Она тянула руки к его шее, к тяжелым доспехам, льнула к нему. Он осыпал ее проклятиями, пытаясь освободиться от ее рук и глаз, но не мог. Это было родом приятной смерти в объятиях, в пристальном взгляде. Она топила его в своих глазах и своем теле. Он плыл по течению ее плоти, поток уносил его прочь, и он затерялся в блаженстве, которое она давала ему. Ни одна женщина ни до, ни после этого не могла сравниться с ее сладострастием, предназначенным только для него. Это было потрясение, вмещающее в себя океаны и первоисточники; он силился достигнуть верховья и громко кричал, чтобы прикоснуться к нему.
Вскоре его тело сияло. Он тонко посмотрел на бледное существо, извивавшееся внизу, и понял, что жизнь его на исходе.
Усилием воли он отстранился, чтобы уберечься от страшного алчущего блеска глаз.
— Итак, то, что говорят о тебе, это правда, белая женщина, — пробормотал он в ледяном гневе. — Ты поглощаешь знания и разум взглядом и чревом. Да, я почувствовал, как они покидали меня: еще немного, и я стал бы пустым, как кость, попавшая в зубы волка. Ты также поступила с Голбрантом?
Мрачный, тусклый, погаснувший его взгляд блуждал. Она лежала на полу. Она не понимала. В темном
