прав».
«Это вообще-то мой дом, – голос Ру в моей голове звучит равнодушно и как-то… обречённо? – Я видел. Ты говорил, я буду жить в своей комнате. Эта коробка, – он смотрит на железную дорогу, которую так и не распечатал, – это ты купил, а не я. Ты хотел снять квартиру. Говорил, мы будем жить вместе. А теперь выгоняешь. Как будто я виноват, что ничего не помню».
И это отчаяние, которым от него веет, ломает окончательно – я придвигаюсь и сгребаю Ру в охапку, утыкаюсь носом в мягкие волосы, от чего резинка с них сползает и падает на кровать.
– Прости. Всё это какая-то херня, и я не знаю, что делать. Я привык, что… Не знаю, что ты сильный. Сильнее меня, на самом деле. А теперь я просто не знаю, что делать.
Неведомо почему в памяти всплывает давнее воспоминание: мы с Берт сидим на её кровати, и она рыдает мне в плечо из-за одноклассника. Обычно мы с ней подобным не занимались, но там предстоял мой отъезд в учебку, так что всех пробило на родственные чувства.
Эйруин дёргает головой, стараясь освободить волосы, которые я прижал: «Неприятно».
«Прости», – отодвигаюсь и смотрю на розовый шрам, просвечивающий сквозь волосы на затылке. Поднимается высоко, почти до самой макушки.
Но в самом деле трудно – невозможно – сдерживаться, когда вот он, Ру, под моими руками, тёплый, и пахнет как всегда, и… Живой.
Аккуратно целую рядом с ухом, подальше от шрама, а Ру поворачивается ко мне, тянется к губам, и когда я останавливаюсь неуверенно, шепчет с такой знакомой просительной интонацией:
– Ну, Син… – на имени запинается, но всё равно очень похоже. Как раньше, как всегда.
Если откажу, он обидится. И его тело нуждается в разрядке, вот теперь зрачки огромные точно от возбуждения. И вдруг он всё-таки вспомнит?
Или мама была права, и я всего лишь оправдываю собственные желания. То есть да, я изголодался так, что пальцы дрожат, и единственное, чего я сейчас хочу, – вжать Ру в кровать и драть до тех пор, пока не вырублюсь от усталости. Но всё равно, нужно притормозить, я ж не совсем мудак, который только хуем думает. Хотя сейчас именно так и получается, потому что в голове всё путается от запаха Ру, тёплого и возбуждающего. Можно?.. Нельзя?.. Идиотское сердце, говори давай, как правильно?!
Ай, нахрен! Буду считать, что сердце одобрило, – вон как стояк наполнило пульсирующим жаром, это не просто так, – так что я впиваюсь в губы Ру и валю его на кровать. Он гулко стукается макушкой об изголовье, и я, не отрываясь от губ, стаскиваю его ниже, на подушку. Узкая кровать живо напоминает обо всех ночах в части, но сейчас не до того, чтобы идти в другую комнату.
Но всё же я прислушиваюсь к его сознанию: если бы Ру было неприятно, я бы прекратил, клянусь. Но всё нормально. Нормально ведь?.. Кажется, он смущён… Растерян… Ничего, я и сам настолько отвык, что это как впервые. Но на этот раз я всё сделаю лучше.
Сколько времени уже я не прикасался к нему? От жадности не знаю, за что хвататься и куда целовать, хочется всего и сразу, облапить со всех сторон, просто вплавиться всем телом. Сдираю с него футболку, запускаю руку между ног и сжимаю задницу. Тем временем Ру расстёгивает штаны, освобождается за пару секунд, и лихорадочно-горячий член ложится в ладонь так же удобно, как ствол винтовки. Наполненный, крепкий, такой привычный – и когда я его сжимаю, Ру выдыхает мне в губы настолько привычно. Даже не верится, что этим ощущениям всего только год, кажется, что Ру всегда был рядом. Должен был быть, потому что это единственно возможный вариант.
Тем временем он тоже задирает на мне футболку и тянет выше, ткань ощутимо врезается в подмышки, трещит. Приходится всё же отвлечься от поцелуев, чтобы совместными усилиями выпутать меня из рванины, секунду назад бывшей футболкой.
Осталось самое сложное – штаны. Перекатываюсь на спину, а Ру сразу тут как тут: оседлал мои бёдра, дёрнул кнопки – так и есть, оторвал нахрен, – и стягивает трусы. Склонившись, с ходу засасывает головку, сжимая губами, – настолько сильно, что без разгона это неприятно. Непроизвольно отпихиваю, и он вскидывает испуганные глаза: «Извините». Снова на «вы»… Нет, плевать, сейчас я уже не могу остановиться. Не хочу и не буду.
Тяну его к себе и сам сажусь на кровати, чтобы быстрее добраться до его губ. Вдруг царапает ощущением, что спина Ру напрягается под моими пальцами. Что-то не так, я задел зубами? Не отрываясь от поцелуя, ощупываю мысленно, бессловесным вопросом. В ответ Ру косится мимо меня, на кровать, перебирается туда коленями, опасливо спрашивает: «Как мне лечь? – и, помявшись: – Это очень больно?».
Слишком сложные вопросы, когда я дышать-то забываю, хватаю ртом воздух, лишь когда уже в глазах темнеет. Бессознательно бормочу, слыша себя со стороны:
– Никакого «больно», всё хорошо…
Откидываюсь на постель и тяну его обратно, встать на четвереньки надо мной: я хочу его видеть, я так соскучился по его телу, по бледно-розовым соскам, по тому, как в этой позе у него напрягаются мышцы живота, по ощущению, как весь он податливо льнёт к рукам – будто кот, который хочет, чтобы погладили. Единственное отличие – длинные волосы, которые то и дело метут мне по лицу, но это ладно, можно игнорировать. В остальном Ру совсем прежний. А ещё голый, открытый и доступный. Мой. Идеальный. Облизывает губы, заглядывает в глаза, словно спрашивая, что я буду делать дальше.
А я, конечно, хочу и налюбоваться с запасом, но и соскучился по чувству наслаждения в его сознании, поэтому быстро перебираюсь к стояку. Только сжимаю ритмично, не двигаясь по стволу, но Ру настолько голодный, что и этого достаточно: на каждое нажатие член подрагивает, наполняясь, смазка тягуче капает на мой живот, а Ру прикрывает глаза и закусывает тыльную сторону ладони, чтобы приглушить дыхание.
Но мы же теперь в собственном доме, не нужно ни от кого прятаться, так что я тяну его руку.
– Отпусти. Я хочу слышать. Хочу знать, что тебе хорошо.
Особенно сейчас, когда я не могу забраться в его сознание, чтобы не открыть также и свои мысли, нельзя грузить его проблемами. Да, я чувствую ауру его эмоций, но этого слишком мало.
Однако нет, Ру сжимает губы, молчит. Привык молчать в любой ситуации – и если больно, и если приятно, – а мне-то что делать?
Попробовать
