Растерянный Михайла так и застьл, только рот открывал как рыба.
— И все равно полюбился ты мне, — чмокнула его в темечко Яга. — За горячность, прямоту, сердце золотое, а пуще всего за уважительность.
— Спасибо, конечно, — отмер медведь, — но Малашу я никуда не пущу.
— Пустишь, — гнев оборотня ведьму не впечатлил. Она и не таких видывала. — Что я зря с лешачихами договаривалась что ли? Они тут у вас, знаешь, жадные какие? Торгуются чисто жиды на базаре. Гостинцев на пять лет вперед вытребовали, а ты заладил: 'Не пущу!'
— Все возмещу, бабушка Яга, а только…
— Уймись, Миш, — подергала его за рукав Меланья. — Неудобно.
— Что?
— То, — рассердилась невеста. — Раньше надо бьло думать, до того, как всех сюда притащил. К тому же нам яблоки нужны. А дадут ли их после такого фильдеперса медведи? Вернее медведицы. Они и так меня сжечь готовы, от злости зубами скрипят, а тут ты еще маслица в костер плеснешь.
— Нам? Яблоки нужны нам? — переспросил Михайла.
— Да, — ни на секунду не усомнилась Меланья. — Именно нам. Мне и сестрам моим. Их мужьям, племяннице, брату, невестке, нянюшке.
— Они — цари.
— Они — пережившую тяжелую потерю люди. Или нелюди, не суть. Главное, что они получили надежду вернуть оплаканного родича, а ты ее сейчас убиваешь.
— Малаш.
— Не тронь меня, — отвернулась та. — И руки не тяни. Не хочешь жениться, вали.
— Я не хочу тобой рисковать!
— Можно подумать, что про лося ты только что узнал!
— Опять за рыбу гроши, — Маше вспомнилась бабушкина присказка.
— Лыбу? Хега ням, — вычленила главное для себя малявочка.
— Завтра, — пообещала ей Марья. — Папа нам поймает рыбку, мы ее пожарим и съедим.
— Да, — одобрила Хельга.
— Я тоже папой хочу быть и ловить рыбку нашим детям, — наново вскинулся медведь, гневно глядя на суженую. — Так что забудь о лосе, Меланья.
— Ша! — остановила зашедшего на второй круг оборотня Люба. — Остынь,
Михайла Потапыч. Сказано же тебе, что Яга договорилась с лешачихами, они сами у лося рога снимут и Меланье отдадут. Ей и видеть сохатого не надобно.
— Совсем? — недоверчиво спросил тот.
— Не, ну если интересно станет, то покажут ей животинку, — съехидничала Ягишна. — Издаля.
— Лучше не надо, — взмолился Михайла, полностью утративший чувство юмора.
— Как скажешь, касатик, — согласилась ведьма. — Выпей чайку и успокойся, сердешный.
— Вот это любовь, — мечтательно вздохнула Василиса. — Буря чувств. Бывает же такое.
— Ужас, — Маша сочувственно посмотрела на Меланью. — Терпенья тебе, подруга.
— Да, — склонила белокурую головку Хельга, а потом зевнула и потерла кулачком глаза.
— Как же ты рожать-то будешь с таким нервным супругом? — тихонечко вздохнула Настя.
— Я и сама теперь об этом думаю, — призналась Меланья.
— Давайте спать лучше. Думать утром будем. Оно, как известно, мудренее вечера, — разогнала всех по постелям Яга. — И не забудьте, что на испытание завтра идем всей честной компанией. Да, тебе, Малаша, отдельное поручение — успокой уже своего мужика.
— Испытание начинается, — объявила Марья Афанасьевна, повергая в дрожь одного сильно нервного оборотня. Даже получив уверения, что с любимой все будет в порядке, от разбуженных ни свет ни заря лешачих, он никак не мог успокоиться. — Напоминаю, что мужчинам сегодня в лес путь заказан. Только женщина может ступить под сень леса, — медведица обращалась главным образом к Михайле. — В противном случае Меланья будет объявлена проигравшей.
— Да помню я все, — с обидой посмотрел на мать оборотень. — Но с опушки не уйду, и не просите.
— Не позорься, Мишка, — ткнул его в бок отец. — На тебя все смотрят.
— Плевать, — ответил невежливый жених.
— Нашел бы пару себе под стать, не дергался бы сейчас, — не понижая голоса, пожалела брата Ульяна. — А эта человечка…
— Заткнись, дура, — игнорируя недовольную гримасу главы общины (как же обидели его ненаглядную кровиночку), огрызнулся Михайла. — Дадут боги и за тебя переживать муж будет. Если, конечно, повезет.
— Обойдусь, — скроила презрительную гримаску упрямица. — Слабаки мне не нужны. Вот папа…
— Папа места себе не находил, пока я лося ловила, — склонилась к ней мать. — Его всемером держали.
— Пап? — удивленно воззрилась на отца Ульяна.
— Было дело, — смутился тот.
— Поняла, дура? — мрачно поглядел на сестру Михайла, срывая злость на заносчивой девчонке. Вот понимал, что нехорошо поступает, а остановиться не мог. Сейчас бы намотать ее косищу на руку и хворостиной по попе! По попе! Враз бы попустило.
— Уймись, Мишка, — рыкнул отец, но на заросли крапивы все-таки глянул. Похоже, что и в его голову забрела шальная мыслишка о недопустимом поведении дочери. Сын, впрочем, тоже хорош, но у него по крайней мере уважительна причина имеется.
— Ладно, золотые мои, оставайтесь, — улыбнулась родным Марья Афанасьевна. — У меня тут дела еще кое-какие имеются. Отойти на минутку надобно.
Минутка, не минутка, а вернулась медведица очень скоро и выглядела при этом страшно довольной.
— Управилась? — подошел к ней муж, уставший от препирательств деток. Ни один, ни вторая так и не уступили. Идиоты молодые.
— Да, все хорошо, — ответила Марья Афанасьевна.
— А что за дела-то бьли? — полюбопытствовал Потап Иваныч.
— Да мелочи всякие бабские. Не забивай себе голову всякой ерундой, милый, — сказала она. — Сам-то ты как?
— Устал, — признался медведь. — И башка от мутных мыслей трещит.
— О чем же ты печалишься? — встревожилась оборотница.
— Мнится мне, что не так мы детей воспитали. Неправильно что-то сделали, а ведь назад не вернешь. Время ушло.
— Так-то оно так, — признала правоту мужа медведица. — Но кое-что в наших силах, Потап.
— Ой ли? — не поверил он, но посмотрел с интересом.
— Точно тебе говорю, — уверила Марья Афанасьевна.
— Пока только тень на плетень наводишь.
— А вот и нет, — подалась к мужу она. — Впрямую говорю. Быть тебе отцом в третий раз, Потап. Непраздна я.
— Ну, за победу! — подняла чарку со стоялым медом Яга.
— За нашу победу! — поддержали ее единомышленники-подельники, чокаясь кто чем. В кубках у беременных плескался брусничный морс, близнецы пили молоко,
Маша с Хельгой баловались кисельком, мужчины остановили выбор на забористой яблочной бражке.
