class="p1">Наконец, я проник в магазинное нутро. Здесь всё мне было знакомо с детства — до прихода в Дубровицу сетей ритейла магазин сохранял свою самобытность. Всё так же пахло кофейным напитком из кафетерия и свежим хлебом из хлебобулочного отдела, под ногами пестрил утопленной в бетоне мозаикой пол, за деревянной стойкой дремала буфетчица в странном головном уборе типа пилотки, прицепленном к прическе шпильками… Ну да, народ нынче на ячменный или цикориевый кофе не зариться — ему фарш подавай!
Решил — после фарша обязательно загляну сюда, возьму себе стаканчик горяченького. С грибочком из песочного теста, в глазури. Или вообще шикану — куплю орешков со сгущенкой! Эти штуки в детстве казались мне признаком невероятного достатка и зажиточности. Даже круче чипсов в цилиндрической упаковке с усатым мужиком. А теперь — могу себе позволить! Правда, до чипсов еще лет пятнадцать, но зато — орешки, грибочки!
Фарш выглядел так себе. Такие металлические подносы, в которых лежало красно-серое месиво, чуть заветренное. Зато — натурально! Без антислеживающей субстанции, без усилителей вкуса и канцерогенов с консервантами…
— Пять кило, — сказал я.
— Три в одни руки. Видите, какая очередь! — нахмурилась щекастая продавщица.
— Любовь Ивановна, ну я для себя и для бабули беру, понимаете?
Она ошеломленно глянула на меня, пытаясь вспомнить, откуда я ее знаю. Ниоткуда, услышал как к ней коллега обращалась.
— Ну, раз бабуле… — работница торговли таким специальным совочком нагребла мне фарша и принялась орудовать гирями на весах. Стрелка бегала туда-сюда пока не остановилась на шести с половиной килограммах. — Пойдет?
— Пойдет.
Вот вам и три в одни руки!
А цикорий я всё-таки попил в кафетерии. Правда, грибочки и орешки закончились, пришлось довольствоваться котлетой в тесте.
* * *
Неладное я заподозрил уже на подходе к дому. Собаки не гавкали, пахло — специфически. А потом из-за забора Пантелевны на меня глянула дьявольская рожа. Ну, всё как положено: рога, копыта, бородка вот эта… Глаза абсолютно безумные — с прямоугольными зрачками.
Рожа сказала:
— Эээээ!!!
Твою-то мать, в самое ухо и очень неожиданно! Я чуть апперкот ей не врезал.
— Пантелевна! Никак у тебя пополнение в семействе?
— Германушка, ты? А фарш-то принес?
— Принес, Пантелевна! Что это у тебя за демон в огороде завелся?
— Это разве демон? Это коза! Маркиза! Мне ее Кондратьевна подарила. Забирай, говорит, Пантелевна ее даром. Молоко, говорит, у нее жирное, дает по полтора литра утром и вечером. Жрет всё подряд, говорит.
— А отчего тогда такую скотинку сбагрила-то?
— Так говорит зарезать сердце болит, пасти — ножки болят, коза — она внимания просит. А у меня ножки еще в порядке, как-нибудь присмотрю! Ты фарш сюда давай, я его до ума доведу, и тесто замешу. А ты заходи через часок, будем лепить пельмени! И морозильник освободи!
Увидев объем фарша, Пателевна восхищенно поцокала языком и закатила глаза, что-то прикидывая в голове.
— Эээээ!!! — сказала коза и потянула ее за юбку, вытянув шею из-за загородки. — Эээ!
— Тьфу, пропасть! Германушка, накидай ей за заборчик сена, а?
— А сено откуда?
— Так Кондратьевна с собой дала, мол не голодать же козе… Тут с утра Хаимка проезжал, помог мне.
Что-то было не так с этой козой. Не стали бы от животинки вот так избавляться… Я ухватил вилы, подцепил здоровенный шмат сена со стожка, который стоял на автомобильном прицепе тут же, у дома, и перебросил корм Маркизе. Коза Маркиза косилась на меня желтым демоническим глазом и шевелила губами, втягивая в себя сухую траву пучок за пучком.
— Смотри мне! — погрозил я ей пальцем.
Коза потрясла сережками на шее, встопорщила бороду и сказала:
— Э!
* * *
Перед поездкой в Мурманск совершенно необходимо было навести порядок в своих записках сумасшедшего. Я всё откладывал этот момент — слишком противно было ковырятсья в обломках своего штаба, слишком тщательно там поработал приснопамятный Вагобушев.
Но работа-то была проведена немалая! Точек бифуркации, на которые можно было воздействовать я наметил не одну и не две. Мелочи, типа того же лигнина, но в целом, в целом…
А еще — темы для журналистских расследований. Там — обрывок статьи или передачи из будущего, тут — кусок недочитанной книги, великолепный Каневский опят же… Что-то датировалось годом тысяча девятьсот восьмидесятым, что-то — восемьдесят первым или вторым. Но всё это требовало выхода на республиканский уровень, реже — на Союзный. Нельзя отгородить максимально интегрированный в общую экономику район и спасать его отдельно, даже если спасать и не нужно. Просто — чтобы шли поставки металла на ДМЗ надо разбираться со сбором вторчермета, чтобы на «Интервале» собирали не только начинку для ракет, но и комплектующие для ЭВМ, а лучше — и вовсе цельные компьютеры, придется собрать компромат на одного мрачного типа из министерства, а для того, чтобы не загубили Дубровицкий пивзавод — мягко подвинуть в сторону схожее предприятие из Бобруйска, указать тамошним крутилам-воротилам, что, к примеру, производство квасного сусла, солода или дрожжей дело куда более предпочтительное, чем то же пиво.
Если и выкупит Хайнекен когда-нибудь снова оба этих гиганта — наш и Бобруйский, то пусть лучше укрупнение и слияние произойдет в пользу Дубровицы. Рабочие места, узнаваемые бренды — это не то, что я намеревался отдавать второму по величине городу Могилевской области. И если для этого нужно перейти в «Комсомолку» и накрутить пару хвостов — значит, так тому и быть…
Папочка с разложенными по порядку листами папиросной бумаги с отбитым под копирку текстом отправилась в верхний ящик стола: здесь были основные штрихи плана на следующий год. То, что нужно успеть до 4 октября 1980, до этой проклятой даты. И я буду очень, очень стараться…
— Германушка-а-а! Ты чтой-то там, пропал? Может уснул? Пельмени сами себя не слепят! — орала Пантелевна в окно.
Я засунул свои стратегические замыслы поглубже и отправился лепить пельмени.
* * *
Наловчился я примерно штуке на двадцать пятой. Раскатываешь скалкой на посыпанном мукой столе тесто, вырезаешь перевернутой кружкой пять-шесть кружочков, берешь ложкой «доведенный до ума» фарш — не много и не мало, чтобы осталось пространтсов для маневра, кладешь его в серединку — и тяп-ляп делаешь что-то типа вареника. А потом ловким движением руки соединяешь уголки. Поначалу фарш норовил разорвать тесто, краешки — расползтись, пельмешек — превратиться то в хинкали, то в клёцки, а иногда — в однородное месиво. Но после второго десятка дело пошло на лад.
— Германушка, а ты морозилку-то свою освободил? — спросила Пантелевна.
— Вот же черт! — сказал я.
— Не поминай
