Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
едят routiers, как это…
– Дальнобойщики?
– Mais oui, tout а fait, mon p’tit[47], дальнобойщики. Ха, немецкий язык чудесен, эта манера составлять из двух или трех слов новое, хотя есть в этом что-то от брака по принуждению, впрочем, кто знает, возможно, такие браки – самые лучшие. Кажется, твой французский весьма хорош. Но, знаешь, я старая эгоистка и скажу откровенно. Мне просто нравится говорить тебе по-немецки. Или правильно – с тобой?
Я кивнула.
– И никогда не будь любезной, ясно? Послушные девочки – серые и скучные. Нет, мы живем, сияя. Попробуй фуа-гра. Tu m’en diras des nouvelles[48]. Роберт? С ним вечно одно и то же. Приходит, когда хочет, и никогда не уходит, когда хочу я. Un vin doux pour le foie gras, je vous prie[49].
– Voilа, твоя комната. Сала тоже жила здесь. Тогда у нас еще была прислуга, теперь это уже несовременно. Если что-то понадобится, дай знать.
Когда она захлопнула дверь, до меня долетел аромат ее духов, прохладные ноты сандала и ветивера с острой сладостью мандарина. Я приехала, или это лишь новый этап в бегстве от прошлого в поисках нового настоящего? Или я слепо брела в свое будущее по проторенной матерью дороге?
Dans la rue[50]
Прежде всего, меня поразила разница в языках. Французы ходили не «по», а «в» улице. Выходит, имелась в виду не только земля, по которой ступали ноги, – к улице относилось все, а прежде всего дома, что ограничивали обзор и одновременно направляли взгляд вверх, в небо. Париж жил своей историей, его не оторвали от прошлого, как Берлин, нет, здесь все дышало, как прежде, до 1945-го. В некоторых местах мне вспоминался Буэнос-Айрес, смутные образы, пылившиеся в дальних уголках воспоминаний. Париж и Буэнос-Айрес – куда бы я ни посмотрела, куда бы ни направила свои мысли, я повсюду встречала мать.
Освещение и погода менялись от квартала к кварталу. Апрель зажег фасады османских домов на бульварах, а после первого ливня на извилистых улочках квартала Маре между третьим и четвертым округами я попала в другую эпоху. Здесь, где-то между Бастилией и площадью Республики, не только пахло далеким прошлым, но и сохранились еврейские магазинчики, старая синагога, рестораны, кошерные и некошерные, антикварные лавки и барахолки, книжные, галереи, магазины одежды и маленькие бутики. На Сен-Мишель и Сен-Жермен люди жили на улице или в кафе.
Совершенно неважно, что носили француженки, – они не просто выглядели элегантными, они такими были. Никто не наряжался, все выглядели так, будто потратили на утренние сборы совсем мало времени – встали с постели, натянули юбку, брюки, блузку или пуловер, позавтракали по дороге кофе с молоком и круассаном в одной из бесчисленных булочных и быстро отправились дальше – энергично, но без спешки. В полдень можно заскочить в бистро на углу, немножко перекусить, juste pour grignoter, и через час отправиться дальше. По вечерам ужин в семейном кругу, у Лолы и Роберта всегда горячий и минимум из четырех блюд, а нередко из пяти или шести. Вначале всегда подавалось plat de cruditйs[51], например, простой свекольный салат с помидорами или нарезанные лапшой кабачки в масле, лимоне и чесноке, затем любимое блюдо Роберта, rillettes de veau, типичный французский паштет – Лола готовила его из нарезанной полосками телячьей грудинки, добавляя немного эстрагона, моркови, лука, гвоздики, соли, перца, сливочного масла и сметаны и капельку белого вина. Иногда подавали бульон, чтобы немного расслабить желудок, немного рыбы, чаще всего приготовленной на пару, дважды в неделю мясо, говядину или птицу, и никогда – свинину. По праздникам – фруктовый щербет, немного сыра и на десерт чаще всего фрукты или тарт татен[52], слегка карамелизированный. Роберт постоянно вытирал рот салфеткой, приговаривая: un grand repas, большая еда. При этом у него светились глаза, будто блюда были уникальными и Лола ежедневно создавала для него новую композицию. Плюс бутылка вина, почти всегда красного, к рыбе из Бургундии, к мясу из долины Роны или бордо Сент-Эстеф, Пойяк или Марго. Белое вино подавали только к устрицам. Эти обеды становились кульминацией дня, освобождая его от обыденности, объединяя сердце, душу и разум – никакого обжорства, лишь концентрат для чувств, чтобы вознаградить усилия, успокоить нервы и создать настроение для всего грядущего. Лола и Роберт казались аскетичными, но их глаза и тонко очерченные губы выдавали вкус к изысканным удовольствиям. Наконец, в библиотеку приносили кофе или чай, Роберт наливал себе дижестив – рюмку кальвадоса, коньяка или арманьяка, Лола курила сигареты без фильтра марки «Крейвен А» с открытым пробковым наконечником, из лучшего вирджинского табака, названные в честь графа Крейвена, сигареты, которые якобы полюбил в английском изгнании генерал де Голль[53]. Они просматривали самые важные газеты, доставленные курьером прямо из типографии накануне вечером, или читали книгу, переваривая день и настраиваясь на ночь. Телевизора не было.
По утрам я никогда их не видела. Думаю, они выпивали на бегу кофе, Роберт отправлялся в институт и целый день работал над своими биофизическими исследованиями, а Лола творила в крошечной задней комнатке своего бутика на улице Фобур-Сент-Оноре, создавая новые коллекции, вдохновленные сюрреализмом драгоценности, шелковые платки или новые ароматы – «Сега», чтобы разгонять ночных духов, и «Гант де Крин», чтобы их пленять.
Улица Фобур-Сент-Оноре, 93
Лола всегда была первой. В шесть часов утра она толкала тяжелую железную решетку и заходила в свое королевство. По ее словам, после войны интерьер засиял новым великолепием. Стены теперь были из красного дерева и приветствовали клиенток ощущением теплой безопасности – скорее тихая, почти уединенная комната, чем открытая сцена. Помимо яркой спортивной моды Лола вернулась к своей излюбленной игре красок, каждый раз придумывая новые, необычные комбинации, искала вдохновения в живописи, любила абстракционистов и сюрреалистов. Особенно она любила почти религиозные абстракции Пита Мондриана, его геометрические формы вдохновили ее на коллекцию женских сумок еще до Ива Сен-Лорана. Первоиздания Аполлинера и Пруста наблюдали за проектами Лолы со стеклянной витрины. Говоря о Прусте, она объяснила, что героиня его романа «Пленница» Альбертина искала платье Мариано Фортуни, как у мадам де Германт, которая чувствовала себя в наряде Фортуни слишком одетой. Лола разделяла взгляды этого персонажа, но женщина не может постоянно ходить в сдержанном черном цвете. Устав от усилий, она перешла с немецкого на французский:
– Фортуни – универсальный гений, не менее успешный художник, архитектор, скульптор, инженер и изобретатель. Он изобрел
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
