– У тебя большие уши, но они красивы, в них есть характер. Они особенные. Да и не такие уж они огромные, как ты там себе думаешь, ведь голова твоя стала больше с тех пор, как ты был ребенком.
Каждые выходные мы бывали в Гасиенде, а потом у кого-нибудь дома устраивался автопати. На отходах мы обычно курили хэш или сканк, если было где взять. Я обожал поболтать, но еще больше мне нравилось слушать; слушать тусовщиков, их жаргон, потрендеть за жизнь, попри-калываться, замутить какую-нибудь историю. Я любил, глубоко затянувшись анашкой, задержать дыхание, пока огромный спелый помидор удовольствия не лопался, растекаясь краской по лицу.
Мы с Дори устроили помолвку. Глупость, конечно, и гусарство, знакомы-то мы были всего несколько месяцев. Такой причудливый жест должен был показать, насколько сильны мои чувства.
Короче, жизнь пошла на лад, даже более чем. На неделе я много читал, мы с Дори ходили на сеансы авторского кино в Корнерхаус. По выходным мы клубились и ходили в гости. Иногда по субботам я ходил на футбол с приятелями
Джимми и Винсом. Обычно мы ходили в Мосс и смотрели на город с Мэйн-роуд. Футбол там, конечно, показывали не такой классный, как на Олд Траффорде, зато было живее и как-то реальнее. Покурить в пабе крэка перед началом и после матча было охуенно. Манчестер – шикарное место, в этом городе я провел самое счастливое время моей жизни.
Но потом произошло нечто, что выбило у меня почву из-под ног и напомнило, кто я такой есть на самом деле. В манчестерских «Вечерних новостях» напечатали статью об успехе компании «Терпимость Ноль», проводимой в Эдинбурге.
ДВОЕ ИЗ ПЯТИ ЖЕНЩИН БУДУТ ИЗНАСИЛОВАНЫ
ИЛИ ПОДВЕРГНУТСЯ
СЕКСУАЛЬНЫМ ДОМОГАТЕЛЬСТВАМ.
Z.
ЭТОМУ НЕТ ОПРАВДАНИЯ.
Я потерял всякое самообладание.
В Гасиенде я всю ночь до утра не отпускал Дори из своих объятий, крепко прижимая ее к себе. Я вцепился в нее, как будто таким образом ее любовь могла проникнуть в меня и очистить мое тело, мои мозги от этого дерьма; но получилось так, что я заразил ее своей болью, тревогой, душевной опустошенностью. Опустив подбородок ей на макушку и вдыхая аромат ее шампуня и духов, я чувствовал, как флюиды болезни и сомнения проникают в нее через мои объятья. Эти флюиды, пройдя через нее, возвращались ко мне и прямо из ее черепа били по подбородку и плыли дальше в голову. С несвойственной ей неловкостью она время от времени фыркала мне в шею, от чего получался странный звук. Той ночью мне подсунули фэйковый табл.
– Не нервничай, Рой, это же не так часто случается, – успокаивала меня Дори.
Я полностью потерял самообладание. Единственное, на что я был способен, так это попытаться скрыть свое состояние.
Потом я потерял Дори.
Все глубже погружаясь в депрессию, я довел себя до состояния, когда уже буквально не мог передвигаться. Моя подавленность прогрессировала. Врач сказал, что я страдаю от поствирусного синдрома усталости, или как там его, заразы, буйствующей среди яппи. Впервые наши с Дори отношения подверглись испытанию, и результаты были неутешительны. Мы сидели дома и ели, просто ели всякий кал и смотрели видик. Я едва ли мог связать несколько слов в предложение. Мы стали жиреть, мы все жирели и жирели. Дори не могла подстроиться под меня, тяжело ей было жить с невылезающим из депрессии пизданутым лузером. Дори обожала вечеринки, ей просто хотелось повеселиться… я, наверное, перегибаю палку, она не была прямо уж такой ветреной. Возможно, она догадывалась, что я что-то от нее скрываю, чего-то недоговариваю, не раскрываюсь полностью. Может быть, если бы я был с ней до конца честен, возможно, она бы
Нет. .
– Я как раз хочу перевернуть кассету, Рой. У твоей мамы шикарный голос.
Спасибо, Патриция. Твой голос тоже изменился – стал чище, громче, ближе. Твое прикосновение, когда ты придерживаешь мою голову, чтобы взбить подушки. Твои духи. Хлорка пахнет больницей. Размеры этой маленькой комнаты. Я ощущаю их впервые. Капельница в руке, трубка в горле, такая же в члене. Это все не важно. Я потерял Дори.
В этом никто не сравнится с тобой,
Да и что мне за дело до тех,
Кому до тебя далеко,
Бэби, ты лучший из всех.
– Ты поешь так же хорошо, как твоя мама, а, Рой?
Я потерял Дори.
Мы решили расстаться. Я переехал на новую квартиру в Экклесе.
От тебя я долго таилась,
От твоей скрывалась любви,
Но нашли меня взгляды твои.
Теперь, словно синее небо,
Следопыт мой, в этой ночи
Храня мои тайны, молчи.
Помню, как я уходил от нее. Я пытался ей что-то сказать, но не мог найти нужных слов. Даже на последней стадии наших отношений она смотрела на меня так, как будто хотела услышать фразу, которая сразу все изменит. А я не мог даже придумать таких слов. Мне казалось, будто мозги мои плавают в густом бульоне, а вместо груди – туго натянутый барабан. Я не мог выдавить ни слова.
– Прости, что не смогла тебе помочь, Рой. Но ведь сначала ты должен помочь себе сам. Жаль, что ничего не получилось, – она шмыгнула носом и не смогла сдержать слез. – Я уже через это проходила, с меня довольно. Уж лучше расстаться по-хорошему… Я думала, Рой, ты не такой, как все…
– Ну пока, – ответил я, прихватывая свою сумку. Я вышел за дверь и ни разу не обернулся. Я ненавидел эту суку. Я ненавидел ее
Нет.
Никакая Дори не взъебнет Роя Стрэнга тупого осла топ-боя экстазинового мальчонку симпатичного такого утонченного Тупорылого Стрэнга
В тебе волшебная сила:
Ты так обнимаешь меня,
Ты так прижимаешь меня…
О Боже, что же я наделал
Господи!
Я сидел дома.
По выходным я сидел дома и смотрел видик. Потом кризис прошел, я опять стал тусоваться, хотя и не так часто. Так или иначе, я избегал Гасиенды и жрал экстазин горстями. Чтобы отойти, я стал принимать снотворное. Трахался я со всеми, кто был не против, а в клубах таких девиц было пруд пруди. Я относился к ним с уважением, с искренним уважением, и мы никогда не пытались обмануть друг друга, будто кроме секса между нами может быть что-то еще. Такой развод не проходил. Иногда у меня создавалась иллюзия счастья, но счастлив я не был, во всяком случае не так, как раньше, просто боль моя утихла. Наркотики можно употреблять ради подтверждения радости жизни либо чтобы убежать от ее ужасов. Необходимо проявлять особую чуткость и восприимчивость, чтобы отследить тот момент, когда одно состояние незаметно переходит в другое. Я не позаботился об этом, и для меня настали тяжелые времена.
Должно быть, они и впрямь были тяжелые, потому что я стал писать домой и получать ответные письма. Все семейство писало мне на одном листе бумаги; раньше меня бы это смутило, теперь это каким-то странным образом трогало. Это может показаться безумием, но это обстоятельство возбудило во мне желание быть рядом с ними.
