– Вирджиль пытался изнасиловать меня. Мне стоило убить его.
– Заткнись!
Ноэми попыталась встать, но Флоренс направила на нее ружье. Девушка сжала подлокотники. Фрэнсис стоял у кровати и слушал врача.
– Но он же ваш сын, – прошептала она.
– Это всего лишь тело, – ответила Флоренс, на ее лице не отразилось никаких эмоций.
Тело. Всего лишь тело. Тела шахтеров на кладбище, тела женщин, рожавших детей, тела детей, которые были всего лишь свежей кожей для Уробороса. А сам Уроборос лежал на кровати, ожидая смены цикла. Круг замыкался, чтобы началось все сначала.
Доктор Камминз положил руку на плечо Фрэнсиса и надавил. Парень опустился на колени и сложил руки, будто каялся.
– Склоните головы, помолимся, – приказала Флоренс.
Ноэми не подчинилась, но Флоренс сильно ударила ее по голове. От боли перед глазами заплясали черные точки. Интересно, они и Рут били, чтобы научить послушанию?
Руки она все-таки сложила.
Каталина в изголовье кровати сделала то же самое, на ее лице не было никакого выражения.
– Et Verbum caro factum est, – сказал Говард низким глубоким голосом. Его янтарное кольцо блеснуло, когда он поднял руку в воздух.
Ноэми не понимала смысла, но осознавала, что понимание здесь не обязательно. Послушание, принятие – вот что требовалось. Этот трухлявый гриб получал удовольствие, подчиняя себе других.
Отрекись от себя – вот чего он требовал в снах и наяву. Только это имело значение.
Отрекись от себя.
Ноэми подняла взгляд. Губы Фрэнсиса шевелились, он что-то шептал. Говард, доктор Камминз и Флоренс тоже что-то шептали в унисон. Голоса, соединившись, становились громче.
Ноэми услышала гудение. Казалось, сотни пчел прячутся под половицами и за стенами.
Говард поднял руки, намереваясь обхватить ладонями лицо Фрэнсиса. Ноэми вспомнила поцелуй старика. На этот раз будет еще хуже. Тело Говарда сплошь покрыто нарывами и пахло гнилью, он передаст свои споры и умрет. Нет, не умрет – проникнет в новое тело, и Фрэнсис перестанет существовать. Безумный цикл. Детей в этом доме пожирали младенцами, детей пожирали взрослыми… Дети – всего лишь еда. Пища для жестокого бога.
Каталина подошла ближе к изголовью. Все головы были опущены, и никто этого не заметил. Никто, кроме Ноэми.
Она увидела, как Каталина взяла со столика скальпель и непонимающе посмотрела на него. Вдруг выражение ее лица изменилось. На нем промелькнула вспышка узнавания, а затем черты исказила ненависть. Ноэми даже не знала, что Каталина может быть такой. Говард, заметив, что что-то не так, повернул голову. И в тоже мгновение скальпель пронзил его глаз. Каталина превратилась в мстительницу. Скальпель пронзал лицо, шею, плечи; на простыни полилась река крови и черного гноя. Говард трясся, словно через его тело пропустили электрический разряд; трясло и всех, участвующих в ритуале. Камминз, Флоренс и Фрэнсис упали на пол, сотрясаясь в конвульсиях.
Каталина бросила скальпель и медленно направилась к выходу, у дверей она остановилась и оглянулась.
Ноэми вскочила на ноги и бросилась к Фрэнсису. Его глаза закатились, видны были только белки. Девушка схватила его за плечи, пытаясь усадить.
– Фрэнсис! Пойдем! – Она побила его по щекам. – Вставай, пойдем!
Словно в тумане, он встал и, сжимая ее руку, пошел к двери. Но тут Флоренс ухватила Ноэми за ногу, и девушка, потеряв равновесие, упала; Фрэнсис свалился вместе с ней.
Она попыталась встать, но Флоренс крепко держала ее за лодыжку. Ружье… Как раз в тот момент, когда пальцы Ноэми сомкнулись на стволе, Флоренс с такой силой схватила Ноэми за руку, что раздался громкий хруст костей.
Боль была невыносимой, глаза наполнились слезами.
Флоренс встала и вытащила ружье из ее безжизненной руки.
– Ты нас никогда не покинешь, – сказала она и направила на нее ствол.
Ноэми знала, что промаха не будет, Флоренс убьет ее.
Потом они вымоют дом. Помоют полы, соскребут кровь и отстирают простыни. А ее тело кинут в безымянную яму на кладбище, как поступили со многими.
Ноэми подняла руку, словно собираясь защититься. Напрасно, все кончено.
– Нет! – закричал Фрэнсис и кинулся к матери, оба упали на бархатное кресло, где до этого сидела Ноэми.
Кресло опрокинулось, и одновременно раздался выстрел.
Девушка вздрогнула и перестала дышать. Фрэнсис лежал под матерью, и со своего места Ноэми не видела, в кого попала пуля.
– Фрэнсис… – тихо позвала она.
Фрэнсис пошевелился и встал. В руках он держал ружье. Глаза парня блестели от слез, он по-прежнему дрожал, но уже не так, как после прерванного обряда.
Флоренс неподвижно лежала на полу.
Пошатываясь, Фрэнсис подошел к Ноэми и беспомощно покачал головой. Возможно, он собирался заговорить, но стон заставил их повернуть головы к кровати. С ужасом Ноэми увидела, что Говард протягивает к ним руки. Одного глаза не было, но другой глаз был открыт, и в нем бушевало желтое пламя.
Говард выплюнул кровь и черную слизь.
– Ты мой… Твое тело мое… – прошелестел он.
Старик жестом приказал Фрэнсису приблизиться. Парень сделал шаг к кровати, и Ноэми поняла, что его не остановить: Фрэнсиса с рождения заставляли подчиняться. Почему-то она вспомнила Рут. Так вот в чем дело… Рут совершила самоубийство не потому, что ужаснулась своему поступку.
«Мне не жаль», – сказала она. Ее к этому подтолкнул Говард – в отчаянной попытке выжить он заставил девушку обратить винтовку на себя. Это и есть сущность Дойлов – они принуждали людей делать то, что было в их собственных интересах. Они манипулировали людьми, и они убили Рут.
Фрэнсис брел к кровати, Говард улыбался.
– Иди сюда, – как змея, шипел он. – Сейчас самое время, семя пора передать.
Говард снял с пальца янтарное кольцо и протянул его Фрэнсису, чтобы тот надел его. Символ согласия и переселения.
– Фрэнсис! – закричала девушка, но парень даже не взглянул на нее.
Доктор Камминз стонал. В любую секунду он встанет на ноги, а Говард все смотрел на них единственным глазом. Нужно заставить Фрэнсиса отвернуться! Нужно, чтобы он немедленно вышел из этого состояния, иначе будет поздно.
Стены комнаты начали мягко пульсировать. Они были живыми, поднимались и опадали, как большое дышащее существо.
Пчелы вернулись.
Сводящее с ума жужжание… Ноэми кинулась вперед и вонзила ногти в плечо Фрэнсиса.
Парень посмотрел на нее. Его веки трепетали, глаза вот-вот должны были закатиться.
– Фрэнсис!
