Один из незнакомцев утапливает взгляд в паркете, другой – в растерянном лице собеседника, третий – в отсутствующем вырезе моего платья.
– Хочешь произвести – как это называется у вас, умников? – фурор? – издеваюсь я и ловлю сбитый мужской взгляд. – Подыграй.
Выхожу на пустующий центр залы, отстраняю от себя бокал и показательно разжимаю пальцы. Тончайший, перебивающий фоновую музыку, звон привлекает внимание и обращает взгляды. Все до единого. Стекло рассыпается у меня под ногами, а потому я аккуратно переступаю через него и бёдрами виляю к лестнице. Смотрю на Гелиоса лишь однажды – через плечо. И он, оставляя удушающую компанию и по пути развязывая удушающий галстук, преследует.
Поднимаемся по лестнице; мужчина чуть за мной. Я не вижу, но чувствую, как скребутся преследующие нас глаза. Я не слышу, но чувствую, как мгновение спустя обсуждением разразятся их мраморные стены.
– Очаровательно, правда? – самодовольно улыбаюсь и, разразившись смехом, бойко разворачиваюсь к подступающему Гелиосу.
Прыть и грациозность остаются на лестнице; более никого на этаже нет. Хочу воскликнуть, как ловко мы разыграли присутствующих в зале и как растрясли армией сплетен их пропахшие скукой спальни. Вот только Гелиос из роли не выходит и вместо задорной улыбки прихватывает за талию. Поднимает и подтаскивает к золотой, обрамлённой белым стеклом, полке, усаживает подле гигантского растения и прижигает бёдра.
– Ты что наделала? – спрашивает Гелиос.
Он злится?
Спешу оправдаться: хотела пошуметь и одарить темами для новых бесед.
– Нет же, – перебивает мужчина. – Со мной.
Ловит взгляд – растерянный. Растерянность – ощутив его неконтролируемое напряжение – сменяю на хвастливую улыбку. А дурман в глазах нравится ему ещё больше.
– Как собачонка готов за тобой бегать. Ну что это, Луна? Только хвостом вильни.
– То есть, – уточняю я, намеренно огибая суть фразы, – сейчас я вильнула хвостом?
– Буквально.
Подтаскивает к себе за бёдра, а я, взвизгнув, отталкиваюсь и смеюсь:
– Не разрешаю! Прочь, Бог Солнца.
– Ещё и так?
– Я просила подыграть, а не заигрываться.
– Подыгрывать не пришлось.
И он говорит, что фурор – как выражаемся мы, умники, и я в их числе – хитрая кошка – прошёлся по гостям и растоптал его; за таким движением нельзя не пойти.
– За тобой нельзя не следовать, ибо…
Не даю окончить:
– Как собачонка, значит?
– Издеваешься, – вздыхает мужчина и приглаживает ткань юбки. – Хочешь слышать это, верно? Хочешь знать, что тебя хочется слушаться.
– Не понимаю, о чём ты.
– Да, как собачонка.
Скидываю его руки с себя и велю:
– Сядь в ноги.
Хмурится и вопрошает спесиво:
– Ты хочешь, чтобы я слушался так?
– Переспрашиваешь, а, значит, в словах своих не уверен.
В тот же миг садится на одно колено и щекой припадает к разрезающей атласную ткань ноге.
– Не опасаешься, что некто явится в неподходящий момент и окрестит не самыми приличными словами в очередной раз?
– Я не опасаюсь за свою репутацию, ибо в ногах у меня ластится муж.
– Ластится… – словно пробует слово на вкус.
Развожу колени и подначиваю:
– Ждёшь следующей команды?
– Без согласия не возьму, ты знаешь, – смеётся он и – вдруг! – кто-то в самом деле объявляется на лестнице.
Повернувшая за угол пара ловит нас в очевидно компрометирующей позе, забавляется и бежит прочь. Хохот сплетается со скрипом уносящих половиц.
– Довольна? – восклицает Гелиос после исчезновения молодых.
– Более чем.
Прикусывает за щиколотку и ощущает припавшие на плечи руки, пользуется моментом и закидывает на спину. Велю статуэткой вернуть на место подле растения – злорадствует, говоря, что наигрался в мои игры и теперь ему потребны свои.
– Какие же? – восклицаю я, оглядывая удлиняющийся коридор с потолком внизу и из земли произрастающими хрустальными люстрами.
– В которых хищник волочет пойманную добычу на дерево.
Открывает дверь и, захлопывая следом, избавляется от меня: падаю на кровать. Сквозь распахнутые гардины заливается свет садовых фонарей и пробивающихся сквозь плотное небо звёзды.
– Ты ещё просто не представляешь, чего добилась, солнце моё, – приправляет Гелиос, расстёгивая и закатывая рукава рубахи.
– До какого каления довела тебя, хочешь сказать? – поправляю я, однако вместо встречного смеха получаю недобрую улыбку.
Но недобрую не равно злую. Равно злорадную. Хитрую, искушённую, довольную – собой и мной.
– Сегодня полнолуние, ты знала? Твоя приятельница на небе подглядывает за нами, посмотри, – говорит мужчина и выдёргивает из брюк ремень. – Я серьёзно. Посмотри.
Ищу подвоха, однако слушаюсь. Сползаю с кровати и подползаю к балконной двери, открываю её и заваливаюсь на ледяную металлическую жердь. Луна – в самом деле – подмигивает сквозь потоком идущие облака. Свет её озаряет сад – лабиринт и скамьи.
Шею придавливает рука, вторая ложится на бедро. Прохлада улицы и ночного воздуха обдаёт по коже, следом по коже обдают губы. Горячие, коньячные.
– Будешь просить, – улыбается Гелиос и прижимается вплотную.
– Посмотрим.
Не прекращаю издеваться, однако под ногами землю едва ощущаю.
– Это не вопрос и не предостережение, дорогая жена, это факт. Будешь.
Как же он это делал? Сводил с ума одной интонацией. Раздевал одним взглядом. Брал единым словом.
Забирается сквозь шлицы и – всего лишь – холодными пальцами вышагивает вдоль разгорячённой кожи внутренней части бедра. Не трогает больше – дышит в шею и тем обжигает ещё сильнее. Каждую часть его тела ощущаю особенно, напряжение – в особенности. Прогуливается по спине сквозь ткань и вгрызается в косточки лифа, разворачивает к себе лицом и, само лицо обдав лишь пьяным взглядом, слалом спускается по груди. Зажёвывает зубами, причмокивает, замирает внизу живота. Велит смотреть на смотрящую за нами покровительницу, а сам припадает к коленям. Запрокидываю голову, чтобы разглядеть луну, а мужчина запрокидывает голову, чтобы разглядеть меня. Цепляюсь за волосы и прошу больше. Проигрыш. Мне нравятся его игры.
Спаситель
Сквозь дрёму разглядываю хорошенькую жену, что наряжается у зеркала. Сегодня на ней платье небесно-голубого цвета; щиколотки режут воздух, волосы стегают открытую спину. Впервой наблюдаю столь открытые одежды на ней вне поместья.
