он не казался мне лжецом.
– Почему?
– Ты наверняка помнишь, что ситуация вокруг произошедшего с тобой инцидента была широко разглашена – более того, на некоторое время ты стал героем газет и телеэфиров – весь этот ажиотаж был вызван ненавистью к тебе, и к тому, что ты сделал.
Он замолчал, продолжив через секунд двадцать.
– Я не знаю, что произошло четырнадцатого сентября девяносто второго года, и не могу рассуждать о том, виновен ты или нет, потому как мне, человеку, смотрящему на весь мир скептически, не до конца знающему все детали следствия, и я имею право сомневаться..
– Что вы имеете ввиду? Вы думаете, я могу быть невиновен?
– А ты что думаешь? – задал он встречный вопрос.
Затем он стопку газет, раскинув их по столу передо мной – каждая лицевая сторона этого бумажного мусора была разными способами, но занята мною – будь то фотография, мелкое упоминание или целый заголовок – везде был форс дела, по которому я проходил главным и единственным подозреваемым.
– Я не виновен, – сказал я вслух, но будто говорил сам себе. – Это не я сделал!
– Расскажи мне, Карл, что случилось. Расскажи, почему тебя теперь девяносто девять из ста жителей северной части Америки считают убийцей?
– Я не убивал Алису!
Я с криком приподнялся со стула.
– Алису?
Я опешил.
– Ты назвал миссис Дойл Алисой? – Трамбл взялся за подбородок. – Насколько вы были близки с ней?
В какой-то момент я понял, что он пытается меня спровоцировать – но ради чего?
– Естественно были близки – ведь я ходил к ней на консультации.
Осознав намерения Чейла, я присел обратно на стул и спокойным, размеренным голосом объяснил ему всё то, что повторял себе многократно – а именно содержание того дня, конечно, без закрытой памятью частью моей судьбы.
Трамбл заинтересованно наблюдал за мной, не перебивая и выслушивая всё то, что я говорил. После моего окончания он начал задавать точные, неприятные вопросы:
– Слушай, Карл.. Могу ли я предположить, что ты был влюблён в миссис Дойл?
Я застопорился с ответом, однако медлить было нельзя.
– Она нравилась мне как собеседник, как человек, которому я мог выговориться..
И в этот момент Чейл поднялся над столом, оперев руки на его края:
– Так каким образом экспертиза выявила факт изнасилования?
Я молчал. Я будто предавал сам себя.
– Не знаю..
– Что ты скрываешь, Карл?
Трамбл гнул ту же точку зрения, что и все остальные.
– Как давно ты хотел её?
В тот момент я так хотел закричать о том, что я спал, и не раз, с Алисой – но не мог. Потому я просто смотрел злобным взглядом на человека напротив, больше мне ничего не оставалось.
– Молчишь значит.
Он опустился обратно на стул.
– Почему бы не попробовать рассказать мне правду?
И в тот момент я взорвался – не помню, что произошло, но очнулся я уже у себя в палате, туго привязанный к своей койке – и с дикой головной болью.
Мне тогда приснился ужасный сон – естественно, не помню всех обстоятельств, но самое страшное, отчего даже сейчас дрожат колени – я убил человека. Как это произошло я тоже не знаю, но с орудием в руках, незнакомым пистолетом, я был пойман за руку сотрудником милиции (это действо происходило в России) при нарушении правила перехода улицы, по-просту я перебежал дорогу в неположенном месте. И вот этот доблестный слуга народа хватает меня, мальца, за предплечье, со словами «Идем в отделение, опишем протокол нарушения!». И в последний момент я проснулся.
Через пару дней, очередных, обычных дней моего заключения, ко мне в палату явился санитар и снова отвёл меня к доктору Трамблу.
Чейл, улыбаясь, встретил меня с «распростёртыми» объятиями – он явно был рад меня видеть.
– Карл, надеюсь наша сегодняшняя встреча не явит нам обоим прошлое недопонимание.
Я нахмурился.
– Извини, что пришлось так поступить.. Ты не оставлял выбора. Когда ты схватился за карандаш..
«Стоп! Ножницы? Ножницы я не брал!» Я сильно нахмурился, и это, вероятно, было моей ошибкой.
– Что такое, Карл?
Трамбл пододвинулся в мою сторону, облокотившись уже на пустой стол без опасных предметов.
– Ты не помнишь этого?
Он будто видел меня насквозь.
– Ты действительно не помнишь, как напал на меня?
Я неуверенно кивнул, осознав, что скрывать данное нет смысла.
Чейл развёл руками:
– Так это должно нам всё объяснять, Карл.
Следующие слова дока поразили меня до такой степени, что я представил – а что, если я и есть убийца?
– Только что ты осознал, что часть твоей жизни может происходить, течь, мимо тебя самого, ведь так?
Я слушал его и с ужасом понимал, что он объективен.
– Вспомни то, что произошло четыре дня назад. Ты помнишь, как началось наше противоречие?
– Да, – обречённо ответил я.
– Последнее, что ты помнишь?..
– Как кричу.. не соглашаюсь с вами.
– А что дальше?
– Дальше я вижу сон..
– Какой?
– Страшный. Кошмар.
Не знаю, стоило ли рассказывать ему тот сон, но я проговорил его содержание, и это погрузило комнату нашего «свидания» в тишину на минут пять.
– Вероятно, ты очень шокирован тем, что сейчас узнал, – Чейл потёр подбородок. Но сейчас мы оба пришли к тому, что имеем. Я понял твою проблему. Думаю, нам стоит подумать об этом.
– Я очень не хочу об этом думать.
– Твоё расстройство понятно мне. Слушай, мне действительно жаль, что всё именно так..
Он замолчал, после чего выдал нереальные слова поддержки, которые так нужны были мне в тот момент:
– Карл, я так надеялся, что ты убил миссис Дойл осознанно, – он опустил глаза и снова поднял. – Теперь я понимаю, что всё, что ты пережил – не твоя вина. Ты не виноват. Не виноват полностью. Чёрт, послушай – я разрешу перевести тебя в общий стационар, разрешу прогулки – через пару дней, пока я всё обдумаю, мы с тобой увидимся.
Меня вернули к себе в палату, откуда через десяток-другой минут провели в неограниченный одной лишь мягкой комнатой вакуум, несколько отличающийся от тех, в которых я успел побывать.
Во-первых, стационар не был мрачным, серым – повсюду красовались пускай не профессионалами деланые, но масштабные, «душевные» композиции самых разных мотивов. В каждой палате были цветные коврики. Стены – тёплых оттенков.
Во-вторых, в стационаре были как мужчины, так и женщины. Было чудно после стольких лет скитаний по психушкам видеть около себя женскую фигуру в пижаме. Тем не менее, они обладали такими же особенностями, что и мужская половина.
В-третьих, у пациентов было больше
