я и был под строгим надсмотром – я ощущал себя свободным, более свободным, нежели ранее.
Я был помещён в закрытый стационар, схожий с “God’s place”. Первое время, около недели, меня держали в закрытой палате, выпуская лишь несколько раз в туалет да душ. Каково было моё изумление, когда один из санитаров, в очередной раз провожая меня до уборной, извинился за то, что мне приходится находиться в таком режиме – тогда как остальные пациенты, по его словам, обладали полноценной свободой действий, естественно, в пределах территории психиатрической больницы.
Но это лишь один человек, из целого коллектива змей и уродов – я чувствовал при них наличие той ненависти, с которой они обращались ко мне. Поначалу не зная, почему? Но вскоре вспомнил.
Как я уже и говорил, у меня в палате было окно – я ежедневно, за неимением досуга, наблюдал за гуляющими два раза в светлое время суток пациентами.
Контингент посетителей данного «курорта» почти не отличался от того, с коим мне приходилось сталкиваться на предыдущих этапах моего путешествия, однако выглядели они значительно лучше – у них был более здоровый и ухоженный вид.
Из всех людей, что я рассмотрел, я заметил одну девушку, черты которой мне подолгу не удавалось как следует рассмотреть – из-за этого мой фокус внимания падал лишь на неё.
Она всегда садилась в отдалённый ото всех уголок, на скамью, где просто неподвижно чалилась, всматриваясь в газон перед собой.
Но однажды, перед тем, как усесться на своё привычное место, девочка (да, она, оказалось, выглядела невероятно молодо, на лет 16-17) решилась пройти по воображаемому кругу, огибающему всю территорию аллей, предоставленных для прогулок.
Тогда я, хоть и не обладающий стопроцентным зрением, сумел рассмотреть в ней нечто такое, что в последующем не позволяло уводить взгляд от её спины, плеч и волос – я следил за ней постоянно, лишь бы увидеть её особенную красоту. Не знаю, можно ли это назвать нежностью, особо не разбираюсь в категориях комплиментов, но её худощавое, обнажающее скулы и лоб лицо в совокупности с пухлыми, розовыми губами представляло собой самую настоящую нежность, в том бедном виде, в котором она есть у каждого человека.
Я влюбился. Наверное, на тот момент я думал именно так, потому с таким рвением ждал того момента, когда меня тоже выпустят погулять со всеми.
Её красота, в свою очередь, родила внутри меня надежду на то, что нахождение здесь будет не таким болезненным, каким были предыдущие больницы. Более того, я был готов терпеть абсолютно все уколы, абсолютно все позывы организма заснуть – лишь бы наблюдать за ней снова и снова.
Она сама по себе была очень худая – та мужская пижама, которую она напялила будто на палку мешок, висела на ней, скрывая её маленькие размеры. Эта золотоволосая девочка всегда держала свои руки согнутыми перед собой, пряча ладони под куртку в полоску.
Девушка прогуливалась быстрыми шагами, держа взгляд строго перед собой, не обращая ни на что минимального внимания своих глаз, будто боялась, что за каждый сторонний от её курса взгляд будет сопровождён жесточайшим наказанием. Её тапочки забавно шлёпали по брусчатке – так не ходил никто из местных обитателей.
Наконец, меня тоже выпустили к ней. Но только этому освобождению предшествовала маленькая встреча с моим лечащим врачом.
Меня, по обыкновению, вывел санитар – сначала из палаты моей закрытой палаты, затем из небольшого, комбинированного такими же помещениями стационара, после чего мы побрели через весь корпус.
Привёл меня он в небольшой, абсолютно безжизненный, видимо, не обжитый никем кабинет – площадью примерно пять на десять – где у окна, кстати, не ограниченного решётками, стоял стол, за которым сидел молодой мужчина, лет тридцати-тридцати пяти. Аккуратно подстриженный – полубокс, также аккуратно побрит. Физически не очень крепкий, как и я.
Он качался из стороны в сторону на стуле и что-то заинтересованно читал. В тот момент, когда мы зашли, он почти не повёл бровью, однако едкий зелёный цвет халата санитара всё-таки заставил обратить на себя внимание.
– Спасибо, Аврелио! – сказал он с итальянским акцентом. – Позволь нам остаться.
Подчинённый вышел, оставив меня у двери. До стола было полноценных шагов пять – в стаканах для канцтоваров стояли ножницы, несколько ручек, канцелярский нож. Но какие у меня были бы шансы?
– Присаживайся, – сказал мне врач, указав на стул подле стола.
Я послушно присел, всё осматривая стол.
– Что думаешь? – Мужик отложил чтиво. – Есть ли у тебя возможность сбежать?
Он попал, вероятно провоцируя меня на это.
– Не стоит, Карл.
Доктор привстал и через весь стол протянул мне свою руку:
– Меня зовут Чейл, доктор Чейл Трамбл. Я – твой лечащий врач.
Меня это удивило, но я протянул ему свою влажную и трясущуюся руку.
Чейл сел обратно, вернувшись к медкарте, моей медкарте.
– Ты поступил к нам из Уитни.. Можешь ответить на вопрос – какое сегодня число?
Я, осознав что не знаю ни даты, ни месяца – могу лишь судить о тёплой летней погоде, рефлекторно стал выискивать глазами календарь. Увы, не нашёл.
– Я тебя понял. А год какой, ты знаешь?
– Девяносто шестой?
– Девяносто седьмой. – Он разочарованно поправил меня. – Четырнадцатое июня тысяча девятьсот девяносто седьмого года.
Мне было нечего сказать – я совершенно опешил от узнанного.
– Ничего страшного, ты побывал, можно сказать, в аду – и неплохо выглядишь для сбежавшего оттуда, – он, ухмыляясь, рассмеялся. – Какие-то жалобы у тебя есть? Может, тошнота, головные боли..
– Да – я хотел бы гулять, как все остальные.
Трамбл опустил взгляд, натягивая улыбку.
– Гулять так гулять, в этим проблем у тебя не будет. Но прежде мы с тобой побеседуем.
– Что вы хотите? – Не знаю почему, но в разговоре я принял агрессивную позу.
Он поднял глаза и посмотрел на меня.
– Я наслышан о тебе, Карл. То, что ты попал сюда, в дом Оррегана, было лишь моей инициативой – в первую очередь, ты должен быть мне благодарен – именно я вытащил тебя из Уитни.
Мне совершенно не понравился этот тон – будто за мою голову была выдана плата, и теперь я пожизненно обязан своему хозяину.
– И что?
– Мне кажется, мы не враги – я лишь просто объясняю тебе ситуацию происходящего…
– Мы клоните к тому, что я вам что-то должен?
Моя злоба борола усталость, мне уже хотелось выйти оттуда, перестать разговаривать с этим человеком.
– Карл, ты знаешь, что для тебя требовали смертную казнь?
Тут я остановился, пристально взглянув на доктора –
