Я принял это решение, думая о тебе. Вообще-то я думал о тебе вчера всю ночь. Ночь — самое подходящее время, чтобы все продумать и расставить по местам. Ночью темно и тихо, и истина проступает более отчетливо. В темноте ее лучше видно.
А истина в том, что я никогда не мог бы жить с тобой, потому что я никогда не мог жить долго ни с одной женщиной. Давным-давно, когда я оставил тебя в первый раз, я говорил тебе, что никогда никого не любил, точно так же дело обстоит и сейчас. Я думаю, что у меня к тебе особое чувство, и, тем не менее, единственное, что мне в этой жизни интересно, — это новые замыслы в моей голове и желание перенести их на бумагу.
Это решение ни в коей мере не связано с тем, что произошло в Бенхойле. Оно никак не связано с тем, что ты написала Арчерам, и уж никак не связано с тобой. Те несколько дней, что мы провели вместе, просто незабываемы, и ты подарила мне чувство упоительного восторга, которое больше всего походит на счастье. Но то были дни, украденные у времени, и сейчас пришло время вернуться к реальности.
Тебе придется кое-что за меня сделать. Например, ты должна отвезти Томаса назад к Арчерам и вверить его заботам любящих деда и бабушки. Меня все еще огорчает, что он будет жить с ними. Я все еще с омерзением думаю о том, по какой избитой колее они, несомненно, направят его жизнь, но сейчас уже очевидно, что это просто один из фактов моей жизни, с которым придется примириться.
Еще одна проблема — это „вольво“. Ты вряд ли захочешь возвращаться на нем в Лондон одна. Если я прав, попроси Родди, чтобы он освободил тебя от него. Может быть, ему удастся продать его в Кригане. Скажи, я напишу ему.
Еще одна досадная проблема — это деньги. Я уже договорился с моим агентом и в конце письма напишу его имя и адрес с тем, чтобы по возвращении в Лондон ты могла с ним связаться, и он возместит тебе все расходы, которые ты понесешь.
Вот и все. Я не собирался заканчивать письмо на такой прозаической и торгашеской ноте. Я не хотел ничего заканчивать именно так. Но счастливые концы обходят мою жизнь стороной. Я никогда их не ждал, а самое забавное, что никогда их не хотел».
Она плакала. Слова расплывались и дрожали у нее перед глазами, она с трудом разбирала их. Слезы капали на бумагу, и подпись, сделанная от руки, вся расплылась.
«Береги себя. Жаль, что я не могу кончить словами, что я люблю тебя. Может быть, немного все же люблю. Но этого никогда не будет достаточно ни для тебя, ни для меня.
Оливер».
Виктория сложила письмо и убрала его в конверт. Порывшись в сумочке, она нашла носовой платок. Что толку плакать? Ее ждут два часа пути, ночью, при штормовой погоде, ей просто необходимо перестать плакать. Иначе она окажется в канаве, или в реке, или столкнется с другой машиной, и ее, покалеченную, придется вытаскивать из разбитого «вольво», и что тогда будет с Томасом?
Некоторое время спустя приветливая женщина за стойкой, уже не в силах издалека наблюдать за душевными страданиями своей единственной клиентки, спросила:
— С вами все в порядке?
— Да, — солгала Виктория.
— Плохие новости?
— Нет, не очень.
Она снова высморкалась и слезла со стула.
— Может быть, еще чашечку кофе? Или что-нибудь поесть?
— Нет. Спасибо. Все хорошо. Правда, хорошо.
На пустынной парковке одиноко стоял «вольво». Она нашла ключ и села за руль. Пристегнула ремень безопасности. Где-то высоко в небе гудел самолет, наверное, заходил на посадку. Она подумала о том, что хорошо бы сейчас быть в самолете, летящем куда-нибудь, куда угодно. Хорошо бы приземлиться на какой-нибудь раскаленной от солнца полосе, вдоль которой стоят пальмы, там, где никто ее не знает, где она могла бы зализать свои раны и начать все сначала. Как преступник, который хочет начать новую жизнь, стать другим человеком.
Именно так и сделал Оливер, уладив все свои дела с помощью единственного письма, сбросив с себя все обязательства, как старый пиджак. Сейчас он уже летит в трансатлантическом лайнере над океаном, а Виктория и Томас отступают в прошлое, стираются из его памяти. Они уже не важны. Важно то, что ждет его впереди. Она представила себе Оливера, потягивающего виски с содовой и со льдом, он весь в предвкушении захватывающих событий, ожидающих его впереди. Новая постановка. Возможно, новая пьеса. Нью-Йорк.
Оливер Доббс.
«Единственное, что мне в этой жизни интересно, — это новые замыслы в моей голове…»
Это был ключ к Оливеру, его личный, тайный ключ. А Виктория никогда даже не приближалась к пониманию присущей только ему, и самой сокровенной, стороны его личности. Вполне возможно, что, если бы она была равной ему по интеллекту, синим чулком с университетской степенью, все было бы по-другому. Вполне возможно, если бы она знала его дольше или лучше, если бы была более сильной и могла выносить смены его настроения… Если бы не была такой уступчивой или могла бы предложить ему что-то свое взамен…
Но я отдала ему себя.
Этого ему оказалось мало.
Я любила его.
Но он не любил тебя никогда.
Я хотела создать ему счастливую жизнь. Я хотела создать счастливую жизнь Томасу.
Она стала думать о Томасе. При мысли о нем ею овладели прежняя нежность и нелепое желание защитить его. Пока еще она нужна Томасу. Ради него она должна быть расторопной, спокойной, деловой. Томаса надо отвезти обратно к Арчерам, по возможности, без особых треволнений. Она представила себе, как спокойно укладывает вещи, покупает билеты на поезд. Берет такси, чтобы отвезти его в Вудбридж, находит дом Арчеров, звонит в дверь. Она видит, как открывается дверь…
Дальше ее воображение не идет. Потому что как только Томас исчезнет из ее жизни, наступит конец. Все будет кончено. И не только реальность, но и мечта.
Она завела мотор, включила фары и дворники и двинулась вперед, прочь от небольшого аэропорта и дальше к выезду на главную дорогу.
Через два часа Виктория добралась до Кригана, но только когда она повернула на узкую дорогу, ведущую к Бенхойлу, поняла, что что-то неладно. Погода, непредсказуемая как всегда, стала улучшаться. Ветер немного поутих, облака стали менее плотными. А так как ветер разорвал их в клочья, они неслись по ночному небу, оставляя просветы, в которых были видны звезды и поднимавшийся на востоке, бледный, только что народившийся месяц.
Однако вовсе не свет от звезд согревал встающую перед ней темноту и подкрасил небо в теплые тона, как будто впереди был целый город с зажженными уличными фонарями. Совсем не звездный свет отбрасывал блики, разгорался и посылал в небо клубы дыма. Она опустила окно и почувствовала запах горящих костров, в которых осенью жгут листья. Костров? Скорее, это горит вереск. Кто-то поджег вереск и не сумел потушить, и в горах начался пожар. Но разве вереск жгут в феврале? Даже если жгут, то огонь давно бы потушили.
