Но как бы там ни было, все определенно изменилось. Колючие струйки воды падали на лицо, на плечи, я обнимала Глеба и смеялась каким-то странным русалочьим смехом. Мы медленно намыливали друг друга, и это были самые жаркие, самые бесстыдные ласки, которые смущали меня не больше, чем если бы я занималась этим сама с собой перед зеркалом. Мы смотрели друг другу в глаза, и наверняка мой взгляд был не менее «неприличным», чем его – тот самый, на который живот отзывался теплой тяжестью и по спине бежали мурашки.
Как и в прошлый раз, Глеб завернул меня в полотенце и на руках отнес в комнату.
- Ты была права, Ника, так не бывает, – сказал он, сгрузив меня на кровать. – Безумие какое-то… Ну что, завтрак в постель, миледи?
- Ты же не любишь, когда жрут в постели, - лицемерно улыбнулась я.
- Черт с тобой, жри, - он махнул рукой и пошел к холодильнику.
Я сушила волосы полотенцем и наблюдала за ним.
- Ловко у тебя получается.
- Когда жил с бабушкой, всему научился. И готовить, и стирать, и убирать. Даже торт могу испечь. Правда, только наполеон. Хотя сейчас некогда этим заниматься. Домработница приходит через день, все делает. А ты? Кроме секретной яичницы?
- Ну, вроде, никто не умер. И не жаловался.
Неправда. Андрей без конца меня пилил, что я ужасная хозяйка. И постоянно учил, как и что надо делать. Обращаться со стиралкой, резать хлеб, мыть пол. И готовить, разумеется. Хотя сам разве что покупные пельмени мог сварить, да и то те норовили прилипнуть к дну кастрюли и порваться.
Все это пробежало какой-то бледной тенью, вообще без эмоций. Как будто и не со мной было. Зато пришла другая: а чем, интересно, его мадам занимается? Ну, конечно, фитнес, маникюр, дамский клуб, какое там хозяйство. Или он имел в виду, что домработница приходит в Питере?
- А где ты в Питере живешь, когда приезжаешь?
Хотя для Глеба мой подводный заплыв мысли был не очевиден, он не удивился.
- От бабушки на Московском квартира осталась. Рядом с «Фрунзенской». А ты?
- На Просвете снимаю. Раньше на Комендантском, родители до сих пор там. После училища на Кирочной комнату снимала. Да много еще где. До развода – около «Елизаровской».
Не прошло и десяти минут, как передо мной на тумбочке стояла тарелка с огромным горячим бутербродом и чашка кофе. Глеб со своей тарелкой пристроился рядом.
- Тебе сегодня лучше не загорать, - нахмурился он, глядя на мою красную спину, о которой я забыла, но она напомнила о себе. – Или только пузом вверх. А то вообще облезешь. И будешь потом как камбала – спина черная, брюхо белое.
- Не буду я как камбала, - возразила я с набитым ртом. – Спина облезет и будет опять белая.
- Так и не увижу я тебя в белом платье, - вздохнул Глеб. – Есть ли у вас план, мистер Фикс?
Я фыркнула, вспомнив старый австралийский мультик «За восемьдесят дней вокруг света».
- «Есть ли у вас план, мистер Фикс?» - «Есть ли у меня план? О, есть ли у меня план?! Плана нет, мистер Фикс, только мешок кокса». Не знаю. А у тебя?
- Хочешь, поедем куда-нибудь?
- Ну, если только недалеко. Может, есть какое-нибудь дикое место, как у речки?
- Найдем. Только знаешь…
Но договорить он не успел – его телефон зажужжал и пополз по тумбочке. Закатив глаза, Глеб дотянулся до него, посмотрел на экран и ответил. На этот раз разговор шел по-хорватски.
- Облом, Ника, - сказал он, закончив. – Помнишь, я говорил, что у меня тут кое-какие инвестиции? Надо нам с Браном в Дубровник прокатиться по делам. Хочешь с нами?
- А я вам мешать не буду?
- Будешь, конечно. Поэтому можешь одна погулять. Ты же на гору так и не поднималась на фуникулере? Ну вот, поднимешься. А потом вместе пообедаем где-нибудь. Ну и дальше по обстоятельствам. Идет?
- А куда деваться? – вздохнула я.
Глава 40
В Дубровник мы поехали на машине Бранко – том самом здоровенном черном внедорожнике неизвестной мне породы. Как я поняла, голубой кабриолет принадлежал Марике, а Влах машину вообще не водил. Почему – спросить я постеснялась. В джипе все внутри было из черной кожи, вполне брутально. И даже елочка ароматизатора щеголяла надписью «black leather» - черная кожа. Агрессивный дизайн, кондиционер, колонки в самых неожиданных местах, замысловатая панель бортового компьютера – все даже не намекало, а в голос заявляло о статусе. Хотя что Бранко, что Глеб – оба в клочья рвали мои шаблоны, связанные с состоятельными людьми.
Они, похоже, собирались в какое-то официальное учреждение. Хоть и без галстуков, но выглядели оба вполне солидно. Бранко я впервые увидела в строгих темных брюках и белой рубашке. Глеб тоже надел белую рубашку с коротким рукавом и песочного оттенка брюки от того костюма, в котором он был в самолете. Пахло от него каким-то сложным парфюмом, приятным, но мне больше нравился его естественный запах.
Впрочем, эта была не единственная моя странность. Например, мне нравилась его утренняя щетина. Почему-то она была светлее волос, почти золотистая, и мне все время хотелось ее коснуться. На самом-то деле ничего хорошего в ней не было, она жутко кололась, и от утренних безобразий у меня вечно было раздражение на лице (и если бы только на лице). И все равно она мне нравилась. Но сейчас Глеб, разумеется, был чисто выбрит.
Покосившись на часы Бранко, которые, судя по их виду, должны были стоить как космический корабль, я спросила Глеба, сидевшего впереди:
- А почему ты не носишь часы?
Он повернулся ко мне и ответил, слегка поморщившись:
- Не люблю. И они меня не любят. Потом как-нибудь расскажу.
Бранко бросил на него короткий взгляд, словно предостерегая, но Глеб то ли не заметил, то ли сделал вид, что не заметил. Они разговаривали вполголоса, переходя с русского на хорватский и обратно, но я не вслушивалась. Мне было о чем подумать.
Вчера вечером Глеб сказал, что его отец был таким же, как Андрей. И что именно моя история стала тем недостающим кусочком мозаики, который помог ему увидеть картину полностью. Понять, почему Зорица предпочла воспитывать ребенка в одиночестве. Он сам рос в такой же атмосфере постоянного контроля и давления, но как раз поэтому не мог взглянуть со стороны, только изнутри. Хотя меня понял сразу.
Вот откуда у него это стремление контролировать все, замашки замполита, желание решать чужие проблемы. И то, что он говорил о себе: способность манипулировать людьми, заставлять их делать то, что ему надо. Он мог сломаться, как я, но в итоге стал не копией, а всего лишь отражением отца. Властным – но все-таки не тираном. Может, потому, что отец умер, когда Глеб был еще подростком. Или как-то повлияла мать. Откуда мне знать?
Я сидела слева, за водителем, и могла со своего места видеть профиль Глеба – четко очерченный, мужественный, но без грубости и без приторной красивости. Бранко сказал что-то по-хорватски, Глеб рассмеялся, ответил, и я вдруг почувствовала, что для меня нет места в их мире. Внутри все словно ледяной лапой сжало. Я как-то очень отчетливо поняла, что мужчина, который за эти дни стал настолько моим, что даже трудно себе представить, - на самом деле не мой. И никогда моим не будет.
