Бал скоро кончился, и княжну отвезли в головинский дворец в карете императора, на верху которой была корона; конвой сопровождал эту карету.
Дома собрались родные поздравить царскую невесту, но прежде еще она должна была вынести бурю. Мать ее всплеснула руками и разразилась неудержимым потоком упреков.
— За что ты и себя и нас осрамила? — говорила княгиня. — Что ты сделала! Ведь теперь всякий, вон, толкует, что ему вздумается.
— Да что ж, ведь правду толковать станут! — ответила княжна.
— Ну, скажи на милость, что это сталось с тобою? Ведь вчера еще ты уверяла и обещалась, что выкинула совсем из головы эту глупость, что забыла и думать об этом Миллезимо. Что ж это, наконец, такое? О себе не думаешь, так подумала бы хоть об императоре, ведь ты его срамишь!
— Я и сама не знаю, как это случилось, — тихо отвечала княжна. — Я не думала увидать его, не думала, что он придет со мной туда проститься. Но он пришел… и не могла же я того вынести, чтоб он поцеловал мою руку из рук императора.
— Да говорю тебе, подумала бы хоть о государе! Ведь его ты осрамила!
— Ну, об нем-то я, действительно, не очень думаю: ровно столько же, сколько и он обо мне.
Но эти последние слова были сказаны так тихо, что одна только мать и расслышала их.
Князь Иван не вернулся домой. Он не хотел теперь встречаться с сестрою.
Все уж стали расходиться по своим комнатам, когда слуга доложил о приезде фельдмаршала Долгорукого.
Он вошел своей тяжелой походкой, приблизился к царской невесте, обнял ее, а затем, отступив на шаг, почтительно поцеловал ее руку.
— Поздравляю тебя, — громко сказал он, — поздравляю вас, ваше императорское высочество! Вчера я был твоим дядей, нынче ты моя государыня, и я буду всегда твой верный слуга. Позволь дать тебе совет: смотри на своего августейшего супруга не как на супруга только, но как на государя, и занимайся только тем, что может быть ему приятно. Твоя фамилия многочисленна, но, слава Богу, она очень богата и члены ее занимают хорошие места. И так, если тебя будут просить о милости кому-нибудь, хлопочи не в пользу имени, а в пользу заслуг и добродетелей. Это будет настоящее средство быть счастливою, чего тебе желаю.
Фельдмаршал низко поклонился племяннице и снова поцеловал ее руку.
На всех родных эта торжественная речь произвела приятное впечатление. Еще вчера старый князь восставал против задуманного родственниками брака, еще вчера толковал о том, что брак этот не поведет к добру, что Долгорукие идут по стопам Меншиковых, и ожидает их одинаковая с ними участь. Но, видно, старик передумал, видно, честолюбие в нем заговорило!
Князь Алексей радушно обнял его и благодарил за родственные чувства и за прекрасную речь, им сказанную.
Фельдмаршал промолчал и скоро уехал. Он не думал изменять своих мыслей, он только видел, что теперь ни к чему их высказывать: все равно все уж сделано и ничего не поправишь.
VIII
Алексей Григорьевич вернулся домой в самом мрачном настроении духа. Он еще не знал, что будет завтра, какое впечатление произвел глупый поступок Катерины на императора. Так ли это пройдет все, или поднимется буря. Но, во всяком случае, теперь-то уж необходимо окончательно уничтожить причину ожидаемой бури. Он призвал себе князя Ивана и стал толковать с ним о том, что немедленно надо ехать к графу Братиславу и убедить его услать куда-нибудь подальше Миллезимо.
— Конечно, это следует, — отвечал князь Иван. — Не для сестры я это сделаю, а для несчастного государя. Если б знал я вовремя, что еще такое вы ему приготовили, так не допустил бы этой ужасной свадьбы.
— А, ты опять свое начинаешь! — угрюмо проговорил ему отец. — Хоть теперь образумься, оставь и нас, и сестру в покое. О себе думай!
«Да, пора мне о себе подумать!», — мысленно проговорил князь Иван, и поехал к цесарскому посланнику.
Он мучительно обдумывал, как заговорить о таком щекотливом деле.
Но граф Вратислав предупредил его. Ему было уж все известно, и он поспешил уверить князя, что на другой день Миллезимо отправляется к цесарю с различными поручениями.
— Говорю это к тому, князь, — закончил Вратислав, — что не будет ли от вас каких поручений?
Гора с плеч свалилась у князя Ивана. Он сердечно поблагодарил посланника и поспешил домой, передать своим о благополучном окончании дела.
«А теперь мне нужно о самом себе подумать!», — опять мысленно сказал он. И думал он о себе всю ночь, и решил, что назавтра, так или иначе, а будет разъяснена вся судьба его.
На другой день он выехал куда-то торопливо. Лихие кони его мчались, и рослый, толстый кучер диким гарканьем отгонял с дороги прохожих. Встретился на улице князю Ивану экипаж герцога де — Лирия.
«Куда он этак мчится? — подумал герцог. — Наверно, к принцессе. Я не я буду, если завтра мы не узнаем о его свадьбе с Елизаветой!..»
Но испанец ошибался. Князь Иван повернул не в ту сторону, где жила цесаревна. Он спешил к шереметевскому дому.
Навстречу князю вышел юный хозяин, граф Петр Борисович. Конечно, ему было лестно видеть у себя всемогущего фаворита — да еще когда? — на другой день после обрученья княжны Долгорукой с императором. Он не знал, как и благодарить его за это посещение, и только несколько успокоился, когда князь Иван сказал, что приехал по большому делу.
— Какое может быть у тебя дело до меня? Чем могу служить тебе? Слово скажи, все исполню! — спрашивал юный граф, подумывая о том, что теперь необходимо, как можно теснее сблизиться с Долгорукими.
— Скажи мне, Петруша, ведь ты теперь хозяином этого дома считаешься, старшим Шереметевым? Ведь ты теперь глава брату и сестрам, так ведь?
— Конечно! — самодовольно ответил юноша.
— Ну, так вот, значит, тебе, безусому, мне приходиться в пояс кланяться, просить тебя по старому обычаю. Слушай меня, граф Петр Борисович, пришел я к твоей милости просить у тебя руку сестры твоей, Натальи Борисовны.
Молодой Шереметев не вспомнился от изумления и радости, услыша слова эти. Он кинулся на шею князю Ивану, стал обнимать его.
— Если б можно было, — радостно говорил он, — я б за тебя всех моих сестер разом отдал!
— Так, значит, ты согласен?
— Что же еще спрашивать: не грезил о таком счастье!
И он опять кинулся целовать князя.
— Так поди к сестре, передай о моем предложении, и если согласна, то пусть меня примет.
— Согласна! Вот вздор какой! Как будто может она быть несогласна! Да ее в этом деле и спрашивать нечего.
— Я не так думаю, — заметил Долгорукий, — если б она была не согласна, так силой брать не стану.
Шереметев хотел было ему что-то напомнить, хотел было заметить, что не всегда таковы были у молодого князя правила, но воздержался и поспешил к сестре.
