Книга Капитан Темпеста - Эмилио Сальгари

Едва успело скрыться солнце, как Метюб, согласно данному обещанию, отправился в каюту к герцогине, чтобы проводить пленницу в больничное отделение, где раненый стонал под стальными инструментами корабельного врача, старавшегося извлечь из его раны пулю.

Молодая девушка с нетерпением ожидала появления турецкого капитана. После Лащинского к ней во весь остальной день не показывался никто, от кого она могла бы узнать что-нибудь о своем женихе, даже поляк больше не приходил, вероятно, из опасения навлечь на себя подозрения, если часто будет посещать пленницу. Когда турок вошел в каюту, Элеонора, лежавшая на диване, с живостью вскочила и впилась глазами в лицо вошедшего, выражение которого показалось ей зловещим.

— Ну, как? — едва могла произнести она, охваченная тоской.

— Врач до сих пор не может еще сказать ничего определенного, госпожа. Пуля так глубоко сидит в теле, что нет возможности извлечь ее.

— Так виконт должен умереть? — в отчаянии вскричала молодая девушка.

— Зачем же ему непременно умирать, госпожа? И я в Никосии получил пулю в правый бок. Вынуть эту пулю тоже не оказалось возможным, однако, я, как видите, жив и даже не чувствую никакого неудобства от присутствия в своем теле этого кусочка свинца. Когда она вдоволь нагуляется во мне, то сама поднимется под самую кожу и тогда ее можно будет вынуть через простой надрез кожи. Я это говорю со слов того врача, который лечил меня тогда.

— Вы, облегчаете мне сердце, капитан…

— Я говорю вам это не для того, госпожа, чтобы вы считали виконта вне всякой опасности и предавались несбыточной, быть может, надежде в скором времени увидеть его совсем оправившимся. Рана его очень глубока и не скоро заживет. Это нужно вам иметь в виду.

— Это очень грустно… Могу я теперь видеть его?

— Я обещал тебе это, — сказал Метюб, то и дело, подобно всем восточным людям того времени, переходя с «вы» на «ты».

— Но сначала я желал бы научиться от тебя хитрому фехтовальному приему, посредством которого ты победила меня на поединке. Я готов сдержать свое слово, сдержи и ты свое, госпожа.

— Сдержу и я, только не сейчас, потому что чувствую себя очень утомленной. Утром, до входа на рейд, или днем, в Гюссифе…

— Нет, нет, госпожа! — с видимым испугом перебил турок, — при Гараджии это неудобно… Да притом же — а это самое главное, — при ней, быть может, не будет времени…

— Другими словами: она убьет меня, как только увидит, и я не успею научить тому фехтовальному приему, которым ты так интересуешься, — насмешливо проговорила Элеонора.

— Не это ли ты хотел сказать?

— Я не могу знать намерений своей прихотливой госпожи,

— уклончиво ответил турок. — Но, чтобы успокоить тебя, готов и подождать немного. На рейд мы войдем еще нескоро и можем приняться за дело тотчас же после посещения раненого… Идем к нему.

С этими словами он вынул у себя из-под бурнуса покрывало с капюшоном из тончайшей шерсти, украшенное спереди широкой красной полосой, а по краям — серебряным шитьем, с такими же кистями по углам. Накинув его герцогине на плечи и заботливо надев ей на голову капюшон, чтобы прикрыть ее лицо, он повел ее за собой.

Поднявшись из каюты на палубу, они увидели несколько матросов, прохаживавшихся вдоль обоих бортов. Весь остальной экипаж спал, так как в нем не было надобности ввиду царившего на море затишья. У кормового шпиля стоял закутанный в темный плащ человек высокого роста. При проходе герцогини он сделал ей едва заметный приветственный жест рукой. Это был Лащинский.

Вскоре Метюб привел свою спутницу через батарею, освещенную двумя фонарями, в больничное помещение. Там оказалось двенадцать отлично устроенных коек, подвешенных на толстых веревках к потолку, чтобы больные меньше страдали от качки во время неспокойного моря. На одной из коек лежал старик с высохшим, почти коричневым лицом арабского типа и длинной белой бородой, а на другой — виконт.

— Вот и раненый, — сказал Метюб, указывая на молодого француза. — Я буду ждать тебя на палубе, госпожа.

Герцогиня молча наклонила голову и приблизилась к койке своего жениха, над которой горела лампа, прикрепленная к стене. Старик, оказавшийся корабельным врачом, поспешил присоединиться к посетительнице.

Виконт, казалось, спал. На его бледном, точно восковом лице виднелись крупные капли холодного пота, под глазами обрисовывались широкие синие, почти черные круги, дыхание было свистящим, а в груди что-то клокотало, точно кровь старалась прорваться сквозь сдерживавшую ее повязку на ране.

— Он умирает? — тоскливо спросила герцогиня по-арабски старика, угадав, кто он.

— Нет, госпожа. Пока еще не имеется прямой опасности,

— мягким голосом ответил врач.

— Быть может, останется жив?

— Это в руках Аллаха.

— Ты как врач должен это знать.

— Аллах велик, — уклонялся араб от прямого ответа.

— Гастон! Мой дорогой Гастон! — тихо прошептала молодая девушка, наклонившаяся над раненым.

При звуках милого голоса виконт с трудом открыл глаза, в тусклых зрачках которых промелькнул луч радости, и по его осунувшимся щекам пробежал яркий румянец.

— Вы… Элеонора? — прошептал он хриплым голосом. — Эта пуля… эта пуля…

— Тебе нельзя говорить, сын мой, — остановил его врач.

— Береги себя и не искушай Аллаха.

— Ты спасешь его? Не правда ли? Судя по твоему почтенному виду, ты должен быть очень искусен в своем деле, — сказала герцогиня, глядя на старика глазами, полными слез.

— Постараюсь с помощью Аллаха и его пророка, — отвечал врач, теребя свою белоснежную бороду.